Page 5 - Тихий Дон

выкуренного натощак табака воняло припаленной щетиной. Нагнулся было зачерпнуть в
пригоршню воды — в это время конец удилища, торчавший на пол-аршина от воды, слабо
качнулся, медленно пополз книзу.
— Засекай! — выдохнул старик.
Григорий, встрепенувшись, потянул удилище, но конец стремительно зарылся в воду,
удилище согнулось от руки обручем. Словно воротом, огромная сила тянула вниз тугое
красноталовое удилище.
— Держи! — стонал старик, отпихивая баркас от берега.
Григорий силился поднять удилище и не мог. Сухо чмокнув, лопнула толстая леса.
Григорий качнулся, теряя равновесие.
— Ну и бугай! — пришептывал Пантелей Прокофьевич, не попадая жалом крючка в
насадку.
Взволнованно посмеиваясь, Григорий навязал новую лесу, закинул.
Едва грузило достигло дна, конец погнуло.
— Вот он, дьявол!.. — хмыкнул Григорий, с трудом отрывая от дна метнувшуюся к
стремени рыбу.
Леса, пронзительно брунжа, зачертила воду, за ней косым зеленоватым полотном
вставала вода. Пантелей Прокофьевич перебирал обрубковатыми пальцами держак черпала.
— Заверни его на воду! Держи, а то пилой рубанет!
— Небось!
Большой изжелта-красный сазан поднялся на поверхность, вспенил воду и, угнув
тупую лобастую голову, опять шарахнулся вглубь.
— Давит, аж рука занемела… Нет, погоди!
— Держи, Гришка!
— Держу-у-у!
— Гляди под баркас не пущай!.. Гляди!
Переводя дух, подвел Григорий к баркасу лежавшего на боку сазана. Старик сунулся
было с черпалом, но сазан, напрягая последние силы, вновь ушел в глубину.
— Голову его подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет.
Выводив, Григорий снова подтянул к баркасу измученного сазана. Зевая широко
раскрытым ртом, тот ткнулся носом в шершавый борт и стал, переливая шевелящееся
оранжевое золото плавников.
— Отвоевался! — крякнул Пантелей Прокофьевич, поддевая его черпаком.
Посидели еще с полчаса. Стихал сазаний бой.
— Сматывай, Гришка. Должно, последнего запрягли, ишо не дождемся.
Собрались. Григорий оттолкнулся от берега. Проехали половину пути. По лицу отца
Григорий видел, что хочет тот что-то сказать, но старик молча поглядывал на разметанные
под горой дворы хутора.
— Ты, Григорий, вот что… — нерешительно начал он, теребя завязки лежавшего под
ногами мешка, — примечаю, ты, никак, с Аксиньей Астаховой…
Григорий густо покраснел, отвернулся. Воротник рубахи, врезаясь в мускулистую
прижженную солнцегревом шею, выдавил белую полоску.
— Ты гляди, парень, — уже жестко и зло продолжал старик, — я с тобой не так
загутарю. Степан нам сосед, и с его бабой не дозволю баловать. Тут дело могет до греха
взыграть, а я наперед упреждаю: примечу — запорю!
Пантелей Прокофьевич ссучил пальцы в узловатый кулак, — жмуря выпуклые глаза,
глядел, как с лица сына сливала кровь.
— Наговоры, — глухо, как из воды, буркнул Григорий и прямо в синеватую
переносицу поглядел отцу.
— Ты помалкивай.
— Мало что люди гутарют…
— Цыц, сукин сын!