Page 106 - Тихий Дон

охотничий пыл. Уже равнодушно понукал Григорий тяжело сопевшего жеребца и, проследив
за паном — не оглядывается ли, — перешел на куцый намет.
Вдали, у Красного лога, виднелся пустой стан пахарей. В стороне, на свежей,
отливавшей бархатом пахоте ползли три пары быков, тащивших плуг.
«Наши хуторные. Чья это земля?.. Да, никак, Аникушкина». Григорий скользил
прищуренными глазами, узнавая быков и ходившего за плугом человека.
— Взя-а-аать!..
Григорий увидел, как двое казаков, бросив плуг, бежали наперерез волку, норовившему
прорваться к логу. Один — рослый, в казачьей краснооколой фуражке, со спущенным под
подбородок ремешком, — махал выдернутой из ярма железной занозой. И тут-то
неожиданно волк сел, опустив зад в глубокую борозду. Седой кобель Ястреб с разлета
перемахнул через него и упал, поджимая передние ноги; старая сука, пытаясь остановиться,
чертила задом бугристую пахоту, не удержавшись, напоролась на волка. Тот резко мотнул
головой, сука пластом зарикошетила в сторону. Черный громадный клуб насевших на волка
собак, качаясь, проплыл по пахоте несколько саженей и покатился шаром. Григорий
подскакал на полминуты раньше пана, прыгнул с седла, упал на колени, относя за спину
руку с охотничьим ножом.
— Вон он!.. Исподний!.. В глотку!.. — запыхавшимся знакомым голосом крикнул
подбежавший казак с занозой. Он, сопя, прилег рядом с Григорием и, оттягивая кожу на шее,
вгрызавшегося в волчье брюхо кобеля, пятерней стреножил волка. Под вздыбленной,
двигающейся под рукой жесткой шерстью Григорий нащупал трубку горла, коротко дернул
ножом.
— Собак!.. Со-о-обак!.. Гони!.. — паралично хрипел посиневший пан, падая с седла на
мякоть пахоты.
Григорий с трудом отогнал собак, оглянулся на пана.
Поодаль в стороне стоял Степан Астахов в фуражке с приспущенным на подбородок
лакированным ремешком. Он вертел в руках железную занозу, дрожал посеревшей нижней
челюстью и бровями.
— Ты откуда, молодец? — обратился к нему пан. — С какого хутора?
— С Татарского, — переждав время, отозвался Степан и сделал шаг в сторону
Григория.
— Чей?
— Астахов.
— Вот что, любезный, ты когда едешь домой?
— Ноне к ночи.
— Привези нам эту тушку. — Пан указал ногой на волка, в агонии редко клацавшего
зубами, поднимавшего кверху выпрямленную заднюю ногу с бурым свалявшимся клоком
шерсти на лодыжке. — Что стоит — заплачу, — посулил пан и, вытирая шарфом пот с
багрового лица, отошел в сторону, скособочился, снимая с плеча узкий, прикрепленный к
фляге ремешок.
Григорий пошел к жеребцу. Ставя ногу в стремя, оглянулся. Степан, объятый неуемной
дрожью, шел к нему, поводя шеей, плотно прижав к груди тяжелые крупные руки.

XVIII

У соседки Коршуновых Пелагеи в ночь под субботу на страстной неделе собрались
бабы на посиделки. Гаврила Майданников — муж Пелагеи — писал из Лодзи, сулился
прийти в отпуск к пасхе. Пелагея выбелила стены и прибрала в хате еще в понедельник, а с
четверга ждала, выглядывала за ворота, подолгу стояла у плетня, простоволосая и худая, с
лицом, покрытым плитами матежин; прикрыв глаза ладонью, всматривалась — не едет ли,
случаем? Ходила она на сносях, но законно: в прошлом году летом приезжал Гаврила из
полка, привез жене польского ситцу, прогостил недолго: четыре ночи переспал с женой, а на