Page 113 - Тихий Дон

Петро, отвязывая от перил крыльца лошадь, усмехнулся:
— У тебя домов, как у зайца теремов. Ничего, живем помаленечку. Мать — она об тебе
скучает. А сенов ноне наскребли, три прикладка свершили.
Волнуясь, Григорий разглядывал старую корноухую кобылицу, на которой приехал
Петро.
— Не жеребилась?
— Нет, брат, яловая оказалась. Гнедая, энта, какую у Христони выменяли,
ожеребилась.
— Что привела?
— Жеребца, брат. Там жеребец — цены нету! Высокий на ногах, бабки правильные и в
грудях хорош. Добрячий конь будет.
Григорий вздохнул:
— Скучаю по хутору, Петро. По Дону соскучился, тут воды текучей не увидишь.
Тошное место!
— Приезжай проведать, — кряхтел Петро, наваливаясь животом на острю хребтину
лошади и занося правую ногу.
— Как-нибудь.
— Ну, прощай!
— Путь добрый!
Петро уже выехал со двора; вспомнив, закричал стоявшему на крыльце Григорию:
— Наталья-то… Забыл… беда какая…
Ветер, коршуном круживший над двором, не донес до Григория конца фразы; Петра с
лошадью спеленала шелковая пыль, и Григорий, не расслышав, махнул рукой, пошел к
конюшне.
Сухостойное было лето. Редко падали дожди, и хлеб вызрел рано. Только что
управились с житом — подошел ячмень, желтел кулигами, ник чупрынистыми колосьями.
Четверо пришлых рабочих, нанявшихся поденно, и Григорий выехали косить.
Аксинья отстряпалась рано, упросила Григория взять ее с собой.
— Сидела бы дома, нужда, что ль, несет? — отговаривал Григорий, но Аксинья стояла
на своем и, наскоро покрывшись, выбежала за ворота, догоняя повозку с рабочими.
То, чего ждала Аксинья с тоской и радостным нетерпением, то, чего смутно побаивался
Григорий, — случилось на покосе. Аксинья гребла и, почувствовав некоторые признаки,
бросила грабли, легла под копной. Схватки начались вскоре. Закусив почерневший язык,
Аксинья лежала плашмя. Мимо нее, объезжая круг, покрикивали с косилки на лошадей
рабочие. Один молодой, с подгнившим носом и частыми складками на желтом, как из дерева
выструганном, лице, проезжая, кидал Аксинье:
— Эй, ты, аль припекло в неподходящее место? Вставай, а то растаешь!
Сменившись с косилки, Григорий подошел к ней:
— Ты чего?..
Аксинья, кривя непослушные губы, хрипло сказала:
— Схватывает.
— Говорил — не езди, чертова сволочь! Ну, что теперя делать?
— Не ру-гай-ся, Гриша… Ох!.. Ох!.. Гриша, за-пря-ги! Домой бы… Ну, как я тут? Тут
ить казаки… — застонала Аксинья, перехваченная железным обручем боли.
Григорий побежал за пасшейся в логу лошадью. Пока запряг и подъехал — Аксинья
отползла в сторону, стала на четвереньки, воткнув голову в ворох пыльного ячменя,
выплевывая изжеванные от муки, колючие колосья. Она распухшими чужими глазами
непонимающе уставилась в подбежавшего Григория и, застонав, въелась зубами в
скомканную завеску, чтобы рабочие не слышали ее безобразного животного крика.
Григорий уложил ее на поводку, погнал лошадь к имению.
— Ой, не гони!.. Ой, смерть!.. Тря-а-а-а-аоко!.. — кричала Аксинья огрубевшим
голосом, катая по днищу повозки всклокоченную голову.