Page 115 - Тихий Дон

Сашка время от времени напивался и шел под окна выпрашивать у пана двугривенные.
За все время случилось лишь два события, встряхнувших заплесневелую в сонной
одури жизнь: Аксиньины роды да пропажа племенного гусака. К девочке, которую родила
Аксинья, скоро привыкли, а от гусака нашли за левадой в ярке перья (видно, лиса
пошкодила) — и успокоились.
Просыпаясь по утрам, пан звал Вениамина:
— Видел что-нибудь во сне?
— А как же, такой чудесный сон.
— Рассказывай, — коротко приказывал пан, окручивая папироску.
И Вениамин рассказывал. Если сон был неинтересный или страшный, пан сердился:
— Э, дурак, скотина! Дураку и сны дурацкие снятся.
Приловчился Вениамин выдумывать сны веселые и занимательные. Одно тяготило его:
надо было изобретать, и вот за несколько дней начинал он придумывать веселые сны, сидя
на сундуке и шлепая по коврику картами, пухлыми и сальными, как щеки игрока. Тупо
влипал глазами в одну точку, измышлял и до того дошел, что в действительности совсем
перестал сны видеть. Просыпался, тужился, припоминая, но позади была чернота — гладко,
как стесано, и черно, не то что сна — лица ни одного не видел.
Выдыхался Вениамин в нехитрых своих выдумках, а пан сердился, изловив рассказчика
в повторах:
— Ты мне, пакость этакая, и в четверг этот сон про лошадь рассказывал. Что же ты,
черт тебя побери?..
— Обратно видал, Николай Алексеевич! Истинный Христос, в другой раз вижу, — не
теряясь, врал Вениамин.
В декабре Григория с сидельцем вызвали в Вешенскую, в станичное правление.
Получил сто рублей на коня и извещение, что на второй день рождества выезжать в слободу
Маньково на сборный участок.
Григорий вернулся из станицы растерянный: подходило рождество, а у него ничего не
было готово. На деньги, выданные казной, и на свои сбережения купил на хуторе Обрывском
коня за сто сорок рублей. Покупать ходил с дедом Сашкой, сторговали коня подходящего:
шестилеток, масти гнедой, вислозадый; был у него один потаенный изъян. Дед Сашка,
теребя бороду, сказал:
— Дешевше не найдешь, а начальство недоглядит. Хисту 20 у них не хватит.
Оттуда Григорий ехал на купленном коне верхом, пробовал шаг и рысь. А за неделю до
рождества явился в Ягодное сам Пантелей Прокофьевич. Кобылу, запряженную в кошевки,
не въезжая во двор, привязал к плетню, захромал к людской, обдирая сосульки с бороды,
лежавшей на воротнике тулупа черным бруском. Григорий растерялся, увидев в окно отца:
— Вот так ну!.. Отец!..
Аксинья зачем-то кинулась к люльке, кутая ребенка.
Пантелей Прокофьевич влез в комнату, напустив холоду; снял треух и перекрестился
на образ, обводя стены медлительным взглядом.
— Здорово живете!
— Здравствуй, батя, — вставая с лавки, отозвался на приветствие Григорий и, шагнув,
стал посередине комнаты.
Пантелей Прокофьевич сунул Григорию мерзлую руку, сел на край лавки, запахивая
полу тулупа, обходя взглядом Аксинью, пристывшую у люльки.
— Собираешься на службу?
— А то как же?
Пантелей Прокофьевич замолчал, оглядывая Григория испытующе и долго.
— Раздевайся, батя, назяб ить, небось?

20 хист — ловкость, сноровка, умение