Page 33 - Тихий Дон

— Турка, что ли?
— Его.
Бабка жует ввалившимся ртом, медлит с ответом.
— Придешь, бабонька, пораньше завтра. Чуть займется зорька, придешь. К Дону
пойдем, к воде. Тоску отольем. Сольцы прихвати щепоть из дому… Так-то.
Аксинья кутает желтым полушалком лицо и, сгорбившись, выходит за ворота.
Темная фигура ее рассасывается в ночи. Сухо черкают подошвы чириков. Смолкают и
шаги. Где-то на краю хутора дерутся и ревут песни.
С рассветом Аксинья, не спавшая всю ночь, — у Дроздихиного окна.
— Бабушка!
— Кто там?
— Я, бабушка. Вставай.
— Зараз оденусь.
По проулку спускаются к Дону. У пристани, возле мостков, мокнет в воде брошенный
передок арбы. Песок у воды леденисто колок. От Дона течет сырая, студеная мгла.
Дроздиха берет костистой рукой Аксиньину руку, тянет ее к воде.
— Соль взяла? Дай сюды. Кстись на восход.
Аксинья крестится. Злобно глядит на счастливую розовость востока.
— Зачерпни воды в пригоршню. Испей, — командует Дроздиха.
Аксинья, измочив рукава кофты, напилась. Бабка черным пауком раскорячилась над
ленивой волной, присела на корточки, зашептала:
— Студены ключи, со дна текучие… Плоть горючая… Зверем в сердце…
Тоска-лихоманица… И крестом святым… пречистая, пресвятая… Раба божия Григория… —
доносилось до слуха Аксиньи.
Дроздиха посыпала солью влажную песчаную россыпь под ногами, сыпанула в воду,
остатки — Аксинье за пазуху.
— Плесни через плечо водицей. Скорей!
Аксинья проделала. С тоской и злобой оглядела коричневые щеки Дроздихи.
— Все, что ли?
— Поди, милая, позорюй. Все.
Запыхавшись, прибежала Аксинья домой. На базу мычали коровы. Мелехова Дарья,
заспанная и румяная, поводя красивыми дугами бровей, гнала в табун своих коров. Она,
улыбаясь, оглядела бежавшую мимо Аксинью.
— Здорово ночевала, соседка!
— Слава богу.
— Гдей-то спозаранку моталась?
— Тут в одно место, по делу.
Зазвонили к утрене. Рассыпчато и ломко падали медноголосые всплески. На проулке
щелкал арапником подпасок.
Аксинья, спеша, выгнала коров, понесла в сенцы цедить молоко. Вытерла о завеску
руки с засученными по локоть рукавами; думая о чем-то своем, плескала в запенившуюся
цедилку молоко.
По улице резко зацокали колеса. Заржали кони. Аксинья поставила цебарку, пошла
глянуть в окно.
К калитке, придерживая шашку, шел Степан. Обгоняя друг друга, скакали к площади
казаки. Аксинья скомкала в пальцы завеску и села на лавку. По крыльцу шаги… Шаги в
сенцах… Шаги у самой двери…
Степан стал на пороге, исхудавший и чужой.
— Ну…
Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.
— Бей! — протяжно сказала она и стала боком.
— Ну, Аксинья…