Page 35 - Тихий Дон

Степан.
— Ладно, ладно!
— И без ладного душу с потрохами выну!
— Ты всурьез или шутейно?
Степан быстро сошел с крыльца. Гришка рванулся к нему навстречу, но Христоня,
толкая его в калитку, пообещал:
— Только свяжись — измотаю, как цуцика!
С этого дня в калмыцкий узелок завязалась между Мелеховыми и Степаном Астаховым
злоба.
Суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в
Восточной Пруссии, под городом Столыпином.

XV

— Петру скажи, чтобы запрягал кобылу и своего коня.
Григорий вышел на баз. Петро выкатывал из-под навеса сарая бричку.
— Батя велит запрягать кобылу и твоего.
— Без него знаем. Пущай заткнется! — направляя дышло, отозвался Петро.
Пантелей Прокофьевич, торжественный, как ктитор у обедни, дохлебывал щи,
омывался горячим потом.
Дуняшка шустро оглядела Григория, где-то в тенистом холодке выгнутых ресниц
припрятала девичий смешок-улыбку. Ильинична, кургузая и важная, в палевой праздничной
шали, тая в углах губ материнскую тревогу, взглянула на Григория и — к старику:
— Будя тебе, Прокофьич, напихиваться. Чисто оголодал ты!
— Поисть не даст. То-то латоха!
В дверь просунул длинные пшенично-желтые усы Петро.
— Пжалте, фаитон подан.
Дуняшка прыснула смехом и закрылась рукавом.
Прошла через кухню Дарья, поиграла тонкими ободьями бровей, оглядывая жениха.
Свахой ехала двоюродная сестра Ильиничны, жох-баба, вдовая тетка Василиса. Она
первая угнездилась в бричке, вертя круглой, как речной голыш, головой, посмеиваясь, из-под
оборки губ показывая кривые черные зубы.
— Ты, Васенка, там-то не скалься, — предупредил ее Пантелей Прокофьевич, —
могешь все дело испакостить через свою пасть… Зубы-то у тебя пьяные посажены в рот:
один туда кривится, другой совсем наоборот даже…
— Эх, куманек, не за меня сватают-то. Не я женихом.
— Так-то так, а все ж таки не смеись. Даже уж зубы-то не того… Чернота одна, погано
глядеть даже.
Василиса обижалась, а тем часом Петро расхлебенил ворота. Григорий разобрал
пахучие ременные вожжи, вскочил на козлы. Пантелей Прокофьевич с Ильиничной — в заду
брички рядком, ни дать ни взять — молодые.
— Кнута им ввали! — крикнул Петро, выпуская из рук поводья.
— Играй, черт! — Гришка куснул губу и — кнутом коня, перебиравшего ушами.
Лошади натянули постромки, резко взяли с места.
— Гляди! Зацепишься!.. — взвизгнула Дарья, но бричка круто вильнула и,
подпрыгивая на придорожных кочках, затараторила вдоль по улице.
Свешиваясь набок, Григорий горячил кнутом игравшего в упряжке Петрова строевика.
Пантелей Прокофьевич ладонью держал бороду, словно опасаясь, что подхватит и унесет ее
ветер.
— Кобылу рубани! — ворочая по сторонам глазами, сипел он, наклоняясь к
Григорьевой спине.
Ильинична кружевным рукавом кофты вытирала выжатую ветром слезинку, мигая,