Page 380 - Тихий Дон

Видал ты коз безрогих? То-то и оно. Может, овца какая дикая?..
— Ты, дед Матвей, стал быть, ум выжил! — обиделся Христоня. — Поди вон к
Мелеховым, погляди. У ихнего Гришки плетка из козлиной ноги. Признаешь али нет?
Пришлось-таки деду Матвею идти в этот день к Мелеховым. Держак плетки Григория
и в самом деле был искусно обтянут кожей ножки дикой козы; даже крохотное копытце на
конце сохранилось в целости и было столь же искусно украшено медной подковкой.
На шестой неделе поста, в среду, Мишка Кошевой рано утром выехал проверить
стоявшие возле леса вентери. Он вышел из дому на рассвете. Зябко съежившаяся от
утренника земля подернулась ледком, грязцо закрутело. Мишка, в ватной куртке, в чириках,
с заправленными в белые чулки шароварами, шел, сдвинув на затылок фуражку, дыша
наспиртованным морозом воздухом, запахом пресной сырости от воды. Длинное весло нес
на плече. Отомкнув баркас, шибко поехал опором, стоя, с силой налегая на весло.
Вентери свои проверил скоро, выбрал из последнего рыбу, опустил, оправил вентерные
крылья и, тихонько отъехав, решил закурить. Заря чуть занималась. Сумеречно-зеленоватое
небо на востоке из-под исподу будто обрызгано было кровицей. Кровица рассасывалась,
стекала над горизонтом, золотисто ржавела. Мишка проследил за медлительным полетом
гагары, закурил. Дымок, тая и цепляясь за кусты, заклубился в сторону. Оглядев улов — три
веретенки, сазана фунтов на восемь, кучу белой рыбы, — подумал:
«Придется часть продать. Лукешка косая возьмет, на сушеные груши обменяю; все
мать взвару когда наварит».
Покуривая, поехал к пристани. У огородных плетней, где примыкал он баркас, сидел
человек.
«Кто бы это?» — подумал Мишка, разгоняя баркас, ловко управляя веслом.
У плетня на корточках сидел Валет.
Он курил огромную из газетной бумаги цигарку.
Хориные, с остринкой, глазки его сонно светились, на щеках серела дымчатая щетина.
— Ты чего? — крикнул Мишка.
Крик его круглым мячом гулко покатился по воде.
— Подъезжай.
— За рыбой, что ли?
— На кой она мне!
Валет трескуче закашлялся, харкнул залпом и нехотя встал. Большая не по росту
шинель висела на нем, как кафтан на бахчевном чучеле. Висячими полями фуражка
прикрывала острые хрящи ушей. Он недавно заявился в хутор, сопутствуемый «порочной»
славой красногвардейца. Казаки расспрашивали, где был после демобилизации, но Валет
отвечал уклончиво, сводил на нет опасные разговоры. Ивану Алексеевичу да Мишке
Кошевому признался, что четыре месяца отмахал в красногвардейском отряде на Украине,
побывал в плену у гайдамаков, бежал, попал к Сиверсу, погулял с ним вокруг Ростова и сам
себе написал отпуск на поправку и ремонт.
Валет снял фуражку, пригладил ежистые волосенки; оглядываясь, подходя к баркасу,
засипел:
— Худые дела… худые… Кончай рыбку удить! А то удим-удим, да и про все
забудем…
— Какие твои новости — выкладывай.
Мишка пожал его костлявую ручонку своей провонявшей рыбьей слизью рукой, тепло
улыбнулся. Давняя их паровала дружба.
— Под Мигулинской вчера Красную гвардию разбили. Началась, брат, клочка…
Шерсть летит!..
— Какую? Откуда в Мигулинской?
— Шли через станицу, казаки дали им чистоты… пленных вон какую кучу в Каргин
пригнали! Там военно-полевой суд уже наворачивает. Нынче у нас мобилизация. Гляди, вот
с утра ахнут в колокол.