Page 386 - Тихий Дон
P. 386

ленточками,  зубоскалил  с  безруким  Алешкой  Шамилем.  Слева  от  него  зеленели  глаза
               Митьки  Коршунова.  Тот  прикуривал  от  цигарки  Прохора  Зыкова.  Прохор  помогал,
               выкатывая  телячьи  глаза,  плямкал  губами  —  раздувал  огонек.  Позади  толпились молодые
               казаки;  в  середине  круга,  у  шаткого  столика,  всеми  четырьмя  ножками  врезавшегося  в
               податливую, непросохшую землю, сидел председатель хуторского ревкома Назар и рядом с
               ним,  опираясь  рукою  о  крышку  стола,  стоял  незнакомый  Григорию  сотник  в  защитной
               фуражке  с  кокардой,  в  куртке  с  погонами  и  узеньких  галифе  цвета  хаки.  Председатель
               ревкома  что-то  смущенно  говорил  ему,  сотник  слушал,  чуть  нагнувшись,  склонив  к
               председательской  бороде  большое  оттопыренное  ухо.  Майдан,  как  пчельник,  полнился
               тихим шумом. Казаки переговаривались, шутили, но лица у всех были напряженные. Кто-то
               не выдержал ожидания, крикнул молодо:
                     — Начинайте! Чего ждать? Все почти собрались!
                     Офицер  непринужденно  выпрямился,  снял  фуражку  и  просто,  как  среди  семьи,
               заговорил:
                     — Господа  старики  и  вы,  братья  фронтовые казаки!  Вы  слышали,  что  произошло  на
               хуторе Сетракове?
                     — Чей это? Откедова? — забасил Христоня.
                     — Вешенский, с Черной речки, Солдатов, что ли… — ответил кто-то.
                     — В  Сетраков, —  продолжал  сотник, —  на  днях  пришел  отряд  Красной  гвардии.
               Германцы  заняли  Украину  и,  подвигаясь  к  Области  Войска  Донского,  отбросили  их  от
               железной дороги. Они и направились через мигулинский юрт. Заняв хутор, начали грабить
               имущество казаков, насиловать казачек, производить незаконные аресты и так далее. Когда в
               окружающих хуторах стало известно о случившемся, казаки с оружием в руках напали на
               грабителей.  Отряд  был  наполовину  уничтожен,  наполовину  забран  в  плен.  Мигулинцам
               достались  богатейшие  трофеи.  Мигулинская  и  Казанская  станицы  сбросили  с  себя  иго
               большевицкой  власти.  Казаки  от  мала  до  велика  поднялись  на  защиту  тихого  Дона.  В
               Вешенской ревком разогнан, избран станичный атаман, в большинстве хуторов — то же.
                     В этом месте сотниковой речи старики сдержанно загомонили.
                     — Повсюду сформированы отряды. Вам бы тоже надо сформировать из фронтовиков
               отряд,  чтобы  оградить  станицу  от  нового  нашествия  диких  разбойничьих  полчищ.  Мы
               должны  восстановить  свое  управление!  Красной  власти  нам  не  надо  —  один  разврат  она
               несет, а не свободу! Ведь не позволим же мы, чтобы мужики обесчещивали наших жен и
               сестер,  чтобы  глумились  они  над  нашей  православной  верой,  надругивались  над  святыми
               храмами, грабили наше имущество и достояние… не так ли, господа старики?
                     Майдан  крякнул  от  дружного  «верна-а-а!».  Сотник  начал  читать  отпечатанное  на
               шапирографе воззвание. Председатель выбрался из-за стола, позабыв какие-то бумаги. Толпа
               слушала, не проронив ни одного слова. Позади вяло переговаривались фронтовики.
                     Григорий,  как  только  офицер  начал  читать,  вышел  из  толпы;  направляясь  домой,
               неспешно  пошел  к  углу  дома  отца  Виссариона.  Мирон  Григорьевич  доглядел  его  уход,
               Пантелея Прокофьевича — локтем в бок.
                     — Твой-то меньшой, гляди, пошел!
                     Пантелей Прокофьевич выхромал из курагота, просяще и повелительно окликнул:
                     — Григорий!
                     Тот повернулся боком, стал, не оглядываясь.
                     — Вернись, сынок!
                     — Чего  уходишь!  Ворочайся! —  загремели  голоса,  и  стена  лиц  повернулась  к
               Григорию.
                     — Офицера заслужил тоже!
                     — Нос нечего воротить!
                     — Он сам в них был!
                     — Тоже казачьей кровушки попился…
                     — Краснопуз!
   381   382   383   384   385   386   387   388   389   390   391