Page 428 - Тихий Дон

кружным походом солнца.
Этапным порядком гнали Кошевого Михаила из Вешенский на фронт. Дошел он до
Федосеевской станицы, там его станичный атаман задержал на день и под конвоем отправил
обратно в Вешенскую.
— Почему отсылаете назад? — спросил Михаил станичного писаря.
— Получено распоряжение из Вешек, — неохотно ответил тот.
Оказалось, что Мишкина мать, ползая на коленях на хуторском сборе, упросила
стариков, и те написали от общества приговор с просьбой Михаила Кошевого как
единственного кормильца в семье назначить в атарщики. К вешенскому станичному атаману
с приговором ездил сам Мирон Григорьевич. Упросил.
В станичном правлении атаман накричал на Мишку, стоявшего перед ним во фронт,
потом сбавил тон, сердито закончил:
— Большевикам мы не доверяем защиту Дона! Отправляйся на отвод, послужишь
атарщиком, а там видно будет. Смотри у меня, сукин сын! Мать твою жалко, а то бы…
Ступай!
По раскаленным улицам Мишка шел уже без конвоира. Скатка резала плечо.
Натруженные за полтораста верст ходьбы ноги отказывались служить. Он едва дотянул к
ночи до хутора, а на другой день, оплаканный и обласканный матерью, уехал на отвод, увозя
в памяти постаревшее лицо матери и впервые замеченную им пряжу седин на ее голове.
К югу от станицы Каргинской, на двадцать восемь верст в длину и шесть в ширину,
разлеглась целинная, извеку не паханная заповедная степь. Кус земли во многие тысячи
десятин был отведен под попас станичных жеребцов, потому и назван — отводом. Ежегодно
на егорьев день из Вешенской, из зимних конюшен, выводили атарщики отстоявшихся за
зиму жеребцов, гнали их на отвод. На станичные деньги была выстроена посреди отвода
конюшня с летними открытыми станками на восемнадцать жеребцов, с рубленой казармой
около для атарщиков, смотрителя и ветеринарного фельдшера. Казаки Вешенского юрта
пригоняли маток-кобылиц, фельдшер со смотрителем следили при приеме маток, чтоб
ростом каждая была не меньше двух аршин и возрастом не моложе четырех лет. Здоровых
отбивали в косяки штук по сорок. Каждый жеребец уводил свой косяк в степь, ревниво
соблюдая кобылиц.
Мишка ехал на единственной в его хозяйстве кобыле. Мать, провожая его, утирая
завеской слезы, говорила:
— Огуляется, может, кобылка-то… Ты уж блюди ее, не заезживай. Ишо одну лошадь
— край надо!
В полдень за парным маревом, струившимся поверх ложбины, увидел Мишка
железную крышу казармы, изгородь, серую от непогоды тесовую крышу конюшни. Он
заторопил кобылу: выправившись на гребень, отчетливо увидел постройки и молочный
разлив травы за ними. Далеко-далеко на востоке гнедым пятном темнел косяк лошадей,
бежавших к пруду; в стороне от них рысил верховой атарщик — игрушечный человек,
приклеенный к игрушечному коньку.
Въехав во двор, Мишка спешился, привязал поводья к крыльцу, вошел в дом. В
просторном коридоре ему повстречался один из атарщиков, невысокий веснушчатый казак.
— Кого надо? — недружелюбно спросил он, оглядывая Мишку с ног до головы.
— Мне бы до смотрителя.
— Струкова? Нету, весь вышел. Сазонов, помочник ихний, тут. Вторая дверь с левой
руки… А на что понадобился? Ты откель?
— В атарщики к вам.
— Пихают абы кого…
Бормоча, он пошел к выходу. Веревочный аркан, перекинутый через плечо, волочился
за ним по полу. Открыв дверь и стоя к Мишке спиной, атарщик махнул плетью, уже
миролюбиво сказал:
— У нас, братушка, служба чижелая. Иной раз по двое суток с коня не слазишь.