Page 545 - Тихий Дон

большинстве. А вот был здесь эскадрон из Четырнадцатой дивизии, так те волынили.
Пришлось их отправить обратно в Усть-Медведицу… Ты оставайся, работы много. Надо с
населением работать, разъяснять. Тебе же понятно, что казаки это… Тут надо ухо востро
держать.
— Все это я понимаю не хуже тебя, — улыбаясь покровительственному тону комиссара
и глядя на пожелтевшие белки его страдающих глаз, говорил Штокман. — А вот ты скажи
мне: что это за комиссар в Букановской?
Комиссар гладил серую щеточку подстриженных усов, вяло отвечал, изредка поднимая
синеватые прозрачные веки.
— Он там одно время пересаливал. Парень-то он хороший, но не особенно разбирается
в политической обстановке. Да ведь лес рубят, щепки летят… Сейчас он эвакуирует в глубь
России мужское население станиц… Зайди к завхозу, он вас на кошт зачислит, — говорил
комиссар, мучительно морщась, придерживая ладонью засаленные ватные штаны.
Наутро 2-й батальон по тревоге сбегался «в ружье», шла перекличка. Через час
батальон походной колонной двинулся на хутор Крутовский.
В одной из четверок рядом шагали Штокман, Кошевой и Иван Алексеевич.
С Крутовского на ту сторону Дона выслали конную разведку. Следом перешла Дон
колонна. На отмякшей дороге с коричневыми навозными подтеками стояли лужи. Лед на
Дону сквозил неяркой пузырчатой синевой. Небольшие окраинцы переходили по плетням.
Сзади, с горы, батарея посылала очереди по купам тополевых левад, видневшихся за
хутором Еланским. Батальон должен был, минуя брошенный казаками хутор Еланский,
двигаться в направлении станицы Еланской и, связавшись с наступавшей из Букановской
ротой 1-го батальона, овладеть хутором Антоновом. По диспозиции, командир батальона
обязан был вести свою часть в направлении на хутор Безбородов. Конная разведка вскоре
донесла, что на Безбородовом противника не обнаружено, а правее хутора, верстах в
четырех, идет частая ружейная перестрелка.
Через головы колонны красноармейцев где-то высоко со скрежетом и гулом неслись
снаряды. Недалекие разрывы гранат потрясали землю. Позади, на Дону с треском лопнул
лед. Иван Алексеевич оглянулся:
— Вода, должно, прибывает.
— Пустяковое дело в это время переходить Дон. Его, того гляди, поломает, —
обиженно буркнул Мишка, все никак не приспособившийся шагать по-пехотному — четко и
в ногу.
Штокман глядел на спины идущих впереди, туго перетянутые ремнями, на ритмичное
покачивание винтовочных дул с привинченными дымчато-сизыми отпотевшими штыками.
Оглядываясь, он видел серьезные и равнодушные лица красноармейцев, такие разные и
нескончаемо похожие друг на друга, видел качкое движение серых шапок с пятиконечными
красными звездами, серых шинелей, желтоватых от старости и шершаво-светлых, которые
поновей; слышал хлюпкий и тяжкий походный шаг массы людей, глухой говор,
разноголосый кашель, звяк манерок; обонял духовитый запах отсырелых сапог, махорки,
ременной амуниции. Полузакрыв глаза, он старался не терять ноги и, испытывая прилив
большой внутренней теплоты ко всем этим, вчера еще незнакомым и чужим ему ребятам,
думал: «Ну хорошо, почему же они вот сейчас стали мне так особенно милы и жалки? Что
связующее? Ну, общая идея… Нет, тут, пожалуй, не только идея, а и дело. А еще что? Может
быть, близость опасности и смерти? И как-то по-особенному родные… — И усмехнулся
глазами: — Неужто старею?»
Штокман с удовольствием, похожим на отцовское чувство, смотрел на могучую,
крутую крупную спину идущего впереди него красноармейца, на видневшийся между
воротником и шапкой красный и чистый отрезок юношески круглой шеи, перевел глаза на
своего соседа. Смуглое бритое лицо с плитами кровяно-красного румянца, тонкий
мужественный рот, сам — высокий, но складный, как голубь; идет, почти не махая
свободной рукой, и все как-то болезненно морщится, а в углах глаз — паутина старческих