Page 541 - Тихий Дон
P. 541

Пронзительно  мекекекнув,  козленок  скакнул  с  шубы,  потом  подошел  и  долго  лизал
               руку Григория крохотным шершавым и теплым язычком.

                                                           XXXIX

                     После  бегства  из Татарского  Штокман,  Кошевой,  Иван  Алексеевич  и  еще  несколько
               казаков,  служивших  милиционерами,  пристали  к  4-му  Заамурскому  полку.  Полк  этот  в
               начале восемнадцатого года в походе с немецкого фронта целиком влился в один из отрядов
               Красной  Армии  и  за  полтора  года  боев  на  фронтах  гражданской  войны  еще  сохранил
               основные кадры. Заамурцы были прекрасно экипированы, лошади их — сыты и вышколены.
               Полк отличался боеспособностью, моральной устойчивостью и щеголеватой кавалерийской
               подготовкой бойцов.
                     В  начале  восстания  заамурцы,  при  поддержке  1-го  Московского  пехотного  полка,
               почти  одни  сдерживали  напор  повстанцев,  стремившихся  прорваться  к  Усть-Медведице;
               потом  подошли  подкрепления,  и  полк,  не  разбрасываясь,  окончательно  занял  участок
               Усть-Хоперской, по Кривой речке.
                     В  конце  марта  повстанцы  вытеснили  красные  части  из  юрта  Еланской  станицы,
               захватив часть хуторов Усть-Хоперской. Установилось некоторое равновесие сил, почти на
               два  месяца  определившее  недвижность  фронта.  Прикрывая  Усть-Хоперскую  с  запада,
               батальон  Московского  полка,  подкрепленный  батареей,  занял  хутор  Крутовский,  лежащий
               над  Доном.  С  гористой  отножины  обдонского  отрога,  что  лежит  от  Крутовского  на  юг,
               красная  батарея,  маскируясь  на  полевом  гумне,  ежедневно  с  утра  до  вечера  обстреливала
               скоплявшихся на буграх правобережья повстанцев, поддерживая цепи  Московского полка,
               потом переносила огонь и сеяла его по хутору Еланскому, расположенному по ту сторону
               Дона.  Над  тесно  скученными  дворами  высоко  и  низко  вспыхивали  и  стремительно  таяли
               крохотные  облачка  шрапнельных  разрывов.  Гранаты  то  ложились  по  хутору, —  и  по
               проулкам, в диком ужасе, ломая плетни, мчался скот, перебегали, согнувшись, люди, — то
               рвались  за  старообрядческим  кладбищем,  возле  ветряков, на  безлюдных  песчаных  буграх,
               вздымая бурую, не оттаявшую комкастую землю.
                     15 марта Штокман, Мишка Кошевой и Иван Алексеевич выехали с хутора Чеботарева в
               Усть-Хоперскую,  прослышав  о  том,  что  там  организуется  дружина  из  коммунистов  и
               советских  работников,  бежавших  из  повстанческих  станиц.  Вез  их  казак-старообрядец  с
               таким детски розовым и чистым лицом, что даже Штокман беспричинно ежил улыбкой губы,
               глядя на него. У казака, несмотря на его молодость, кучерявилась густейшая светло-русая
               борода, арбузным ломтем розовел в ней свежий румяный рот, возле глаз золотился пушок, и
               то ли от пушистой бороды, то ли от полнокровного румянца глаза как-то особенно прозрачно
               синели.
                     Мишка всю дорогу мурлыкал песни, Иван Алексеевич сидел в задке, уложив на колени
               винтовку, хмуро ежась, а Штокман начал разговор с подводчиком с пустяков.
                     — Не жалуешься на здоровье, товарищ? — спрашивал он.
                     И  пышущий  силой  и  молодостью  старовер,  распахивая  овчинный  полушубок,  тепло
               улыбался:
                     — Нет, бог грехами терпит покуда. А с чего она будет — нездоровье? Спокон веков не
               курим, водку пьем натурально, хлеб с махоньких едим пшеничный. Откель же ей, хворости,
               взяться?
                     — Ну, а на службе был?
                     — Трошки был. Кадеты прихватили.
                     — Что ж за Донец не пошел?
                     — Чудно  ты  гутаришь,  товарищ! —  Бросил  из  конского  волоса  сплетенные  вожжи,
               снял голицы и вытер рот, обиженно щурясь. — Чего б я туда пошел? За новыми песнями? Я
               бы  и  у  кадетов  не  служил,  кабы  они  не  силовали.  Ваша  власть  справедливая,  только  вы
               трошки неправильно сделали…
   536   537   538   539   540   541   542   543   544   545   546