Page 550 - Тихий Дон

жестокости.
На пятый день Прохор Зыков предложил, многообещающе улыбаясь:
— Поедем к одной хорошей бабе, на Лиховидов? Ну, лады? Только ты, Григорий
Пантелевич, не зевай. Баба сладкая, как арбуз! Хучь я ее и не пробовал, а знаю. Только
неука, дьявол! Дикая. У такой не сразу выпросишь, она и погладить не дается. А дымку
варить — лучше не найдешь. Первая дымоварка по всему Чиру. Муж у нее в отступе, за
Донцом, — будто между прочим закончил он.
На Лиховидов поехали с вечера. Григорию сопутствовали Рябчиков, Харлампий
Ермаков, безрукий Алешка Шамиль и приехавший со своего участка комдив Четвертой
Кондрат Медведев. Прохор Зыков ехал впереди. В хуторе он свел коня на шаг, свернул в
проулок, отворил воротца на гумно. Григорий следом за ним тронул коня, тот прыгнул через
огромный подтаявший сугроб, лежавший у ворот, провалился передними ногами в снег и,
всхрапнув, выправился, перелез через сугроб, заваливший ворота и плетень по самую
макушку. Рябчиков, спешившись, провел коня под уздцы. Минут пять Григорий ехал с
Прохором мимо прикладков соломы и сена, потом по голому, стеклянно-звонкому
вишневому саду. В небе, налитая синим, косо стояла золотая чаша молодого месяца,
дрожали звезды, зачарованная ткалась тишина, и далекий собачий лай да хрусткий чок
конских копыт, не нарушая, только подчеркивали ее. Сквозь частый вишенник и
разлапистые ветви яблонь желто засветился огонек, на фоне звездного неба четкий возник
силуэт большого, крытого камышом куреня. Прохор, перегнувшись в седле, услужливо
открыл скрипнувшую калитку. Около крыльца, в замерзшей луже, колыхался отраженный
месяц. Конь Григория копытом разбил на краю лужи лед и стал, разом переведя дух.
Григорий прыгнул с седла, замотал поводья за перильца, вошел в темные сени. Позади
загомонили, спешившись и вполголоса поигрывая песенки, Рябчиков с казаками.
Ощупью Григорий нашел дверную скобку, шагнул в просторную кухню. Молодая
низенькая, но складная, как куропатка, казачка со смуглым лицом и черными лепными
бровями, стоя спиной к печи, вязала чулок. На печке спала, раскинув руки, белоголовая
девчурка лет девяти.
Григорий, не раздеваясь, присел к столу.
— Водка есть?
— А поздороваться не надо? — спросила хозяйка, не глядя на Григория и все так же
быстро мелькая углами вязальных спиц.
— Здорово, если хочешь! Водка есть?
Она подняла ресницы, улыбнулась Григорию круглыми карими глазами, вслушиваясь в
гомон и стук шагов в сенцах:
— Водка-то есть. А много вас, поночевщиков, приехало?
— Много. Вся дивизия…
Рябчиков от порога пошел вприсядку, волоча шашку, хлопая по голенищам папахой. В
дверях столпились казаки; кто-то из них чудесно выбивал на деревянных ложках ярую
плясовую дробь.
На кровать свалили ворох шинелей, оружие сложили на лавках. Прохор расторопно
помогал хозяйке собирать на стол. Безрукий Алешка Шамиль пошел в погреб за соленой
капустой, сорвался с лестницы, вылез, принес в полах чекменя черепки разбитой тарелки и
ворох мокрой капусты.
К полуночи выпили два ведра самогонки, поели несчетно капусты и решили резать
барана. Прохор ощупью поймал в катухе ярку-перетоку, а Харлампий Ермаков — тоже
рубака не из последних — шашкой отсек ей голову и тут же под сараем освежевал. Хозяйка
затопила печь, поставила ведерный чугун баранины.
Снова резанули плясовую в ложки, и Рябчиков пошел, выворачивая ноги, жестоко
ударяя в голенища ладонями, подпевая резким, но приятным тенором:
Вот таперя нам попить, погулять, Когда нечего на баз загонять…
— Гулять хочу! — рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость