Page 542 - Тихий Дон
P. 542

— Чем же?
                     Штокман свернул папироску, закурил и долго ждал ответа.
                     — И  зачем  жгешь  зелью  эту? —  заговорил  казак,  отворачивая  лицо. —  Гля,  какой
               кругом  вешний  дух  чистый,  а  ты  поганишь  грудя  вонючим  дымом…  Не  уважаю!  А  чем
               неправильно  сделали  —  скажу.  Потеснили  вы  казаков, надурили,  а  то  бы  вашей  власти  и
               износу не было. Дурастного народу у вас много, через это и восстание получилось.
                     — Как надурили? То есть, по-твоему, глупостей наделали? Так? Каких же?
                     — Сам,  небось,  знаешь…  Расстреливали  людей.  Нынче  одного,  завтра,  глядишь,
               другого… Кому же антирес своей очереди ждать? Быка ведут резать, он и то головой мотает.
               Вот,  к  примеру,  в  Букановской  станице…  Вон  она  виднеется,  видишь  —  церква  ихняя?
               Гляди,  куда  кнутом  указываю,  видишь?..  Ну  и  рассказывают:  комиссар  у  них  стоит  с
               отрядом, Малкин фамилия. Ну и что ж он, по справедливости обращается с народом? Вот
               расскажу зараз. Собирает с хуторов стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души,
               телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что их станишными
               почетными судьями выбирали когда-то. А ты знаешь, какие из них судья? Один насилу свою
               фамилию распишет, а другой либо палец в чернилу обмакнет, либо хрест поставит. Такие
               судья  только  для  виду,  бывалоча,  сидят.  Вся  его  заслуга  —  длинная  борода,  а  он  уж  от
               старости и мотню забывает застегивать. Какой с него спрос? Все одно как с дитя малого. И
               вот этот Малкин чужими жизнями, как бог, распоряжается, и тем часом идет по плацу старик
               — Линек по-улишному. Идет он с уздечкой на свое гумно, кобылу обратать и весть, а ему
               ребята  шутейно  и  скажи:  «Иди,  Малкин  тебя  кличет».  Линек  этот  еретическим  своим
               крестом перекрестился, — они там все по новой вере живут, — шапку еще на плацу снял.
               Входит — трусится. «Звали?» — говорит. А Малкин как заиржет, в бока руками взялся. «А,
               говорит, назвался грибом — полезай в кузов. Никто тебя не звал, а уж ежели пришел — быть
               по сему. Возьмите, товарищи! По третьей категории его». Ну, натурально, взяли его и зараз
               же в хворост. Старуха ждать-пождать, —  нету. Пошел  дед и гинул.  А он уж с  уздечкой в
               царство небесное сиганул. А другого старика, Митрофана с хутора Андреяновского, увидал
               сам  Малкин  на  улице,  зазывает  к  себе:  «Откуда?  Как  по  фамилии? —  и  иржет. —  Ишь,
               говорит, бороду распушил, как лисовин хвостяку! Очень уж ты на угодника Николая похож
               бородой.  Мы,  говорит,  из  тебя,  из  толстого  борова,  мыла  наварим!  По  третьей  категории
               его!»  У  этого  деда,  на  грех,  борода,  дивствительно,  как  просяной  веник.  И  расстреляли
               только за то, что бороду откохал да в лихой час попался Малкину на глаза. Это не смыванье
               над народом?
                     Мишка оборвал песню еще в начале рассказа и под конец озлобленно сказал:
                     — Нескладно брешешь ты, дядя!
                     — Сбреши лучше! Допрежь чем брехню задавать, ты узнай, а тогда уж гутарь.
                     — А ты-то это точно знаешь?
                     — Люди говорили.
                     — Люди!  Люди  говорят,  что  кур  доят,  а  у  них  сиськов  нету.  Брехнев  наслухался  и
               трепешь языком, как баба!
                     — Старики-то были смирные…
                     — Ишь  ты!  Смирные! —  ожесточаясь,  передразнил  Мишка. —  Эти  твои  старики
               смирные, небось, восстание подготовляли, может, у этих судей зарытые пулеметы на базах
               имелись, а ты говоришь, что за бороду да вроде шутки ради расстреливали… Что же тебя-то
               за бороду не расстреляли? А уж куда твоя борода широка, как у старого козла.
                     — Я почем купил, потом и продаю. Чума его знает, может, и брешут люди, может, и
               была за ними какая шкода супротив власти… — смущенно бормотал старовер.
                     Он соскочил с кошевок, долго хлюпал по талому снегу. Ноги его разъезжались, гребли
               синеватый от влаги, податливый снег. Над степью ласково светило солнце. Светло-голубое
               небо могуче обнимало далеко видные окрест бугры и перевалы. В чуть ощутимом шевеленье
               ветра мнилось пахучее дыхание близкой весны. На востоке, за белесым зигзагом Обдонских
               гор, в лиловеющем мареве уступом виднелась вершина Усть-Медведицкой горы. Смыкаясь с
   537   538   539   540   541   542   543   544   545   546   547