Page 571 - Тихий Дон

миссии, с которой я к вам прибыл… Я в прошлом — дворянин по происхождению и
штабс-капитан царской службы. В годы войны с Германией служил в Сто семнадцатом
Любомирском стрелковом полку. В тысяча девятьсот восемнадцатом году был мобилизован
по декрету Советского правительства как кадровый офицер. В настоящее время, как вам уже
известно, командую в Красной Армии Сердобским полком. Находясь в рядах Красной
Армии, я давно искал случая перейти на вашу… на сторону борющихся с большевиками…
— Долго вы, господин штабс-капитан, искали случая…
— Да, но мне хотелось искупить свою вину перед Россией и не только самому перейти
(это можно было бы осуществить давно), но и увести с собой красноармейскую часть, те ее
элементы, конечно, наиболее здоровые, которые коммунистами были обмануты и вовлечены
в эту братоубийственную войну.
Бывший штабс-капитан Вороновский глянул узко поставленными серыми глазами на
Богатырева и, заметив его недоверчивую улыбку, вспыхнул, как девушка, заторопился:
— Естественно, господин Богатырев, что вы можете питать ко мне и к моим словам
известное недоверие… На вашем месте я, очевидно, испытывал бы такие же чувства. Вы
разрешите мне доказать вам это фактами… Неопровержимыми фактами…
Отвернув полу шинели, он достал из кармана защитных брюк перочинный нож,
нагнулся так, что заскрипели наплечные ремни, и осторожно стал подпарывать плотно
зашитый борт шинели. Спустя минуту извлек из распоротой бортовки пожелтевшие бумаги
и крохотную фотографическую карточку.
Богатырев внимательно прочитал документы. В одном из них удостоверялось, что
«предъявитель сего есть действительно поручик 117-го Любомирского стрелкового полка
Вороновский, направляющийся после излечения в двухнедельный отпуск по месту
жительства — в Смоленскую губернию». На удостоверении стояла печать и подпись
главврача походного госпиталя N8 14-й Сибирской стрелковой дивизии . Остальные
документы на имя Вороновского непреложно говорили о том, что Вороновский подлинно
был офицером, а с фотографической карточки на Богатырева глянули веселые, узкие в
поставе глаза молодого подпоручика Вороновского. На защитном щегольском френче
поблескивал офицерский Георгий, и девственная белизна погонов резче оттеняла смуглые
щеки подпоручика, темную полоску усов.
— Так что же? — спросил Богатырев.
— Я приехал сообщить вам, что мною, совместно с моим помощником, бывшим
поручиком Волковым, красноармейцы сагитированы, и весь целиком состав Сердобского
полка, разумеется, за исключением коммунистов, готов в любую минуту перейти на вашу
сторону. Красноармейцы — почти все крестьяне Саратовской и Самарской губерний. Они
согласны драться с большевиками. Нам необходимо сейчас же договориться с вами об
условиях сдачи полка. Полк сейчас находится в Усть-Хоперской, в нем около тысячи
двухсот штыков; в комячейке — тридцать восемь, плюс взвод из тридцати человек местных
коммунистов. Мы захватили приданную нам батарею, причем прислугу, вероятно, придется
уничтожить, так как там преобладающее большинство коммунистов. Среди моих
красноармейцев идет брожение на почве тягот, которые несут их отцы от продразверстки.
Мы воспользовались этим обстоятельством и склонили их на переход к казакам… к вам, то
есть. У моих солдат есть опасения, как бы при сдаче полка не было над ними учинено
насилия… Вот по этому вопросу — это, конечно, частности, но… — я и должен с вами
договориться.
— Какое насилие могет быть?
— Ну, убийства, ограбления…
— Нет, этого не допустим!
— И еще: солдаты настаивают на том, чтобы Сердобский полк был сохранен в своем
составе и дрался с большевиками вместе с вами, но самостоятельной боевой единицей.
— Этого сказать я вам…
— Знаю! Знаю! Вы снесетесь с вашим высшим командованием и поставите нас в