Page 568 - Тихий Дон

XLVII

По хутору Бахмуткину гасли последние огни. Легкий морозец тончайшей пленкой льда
крыл лужицы. Где-то за хутором, за толокой, на прошлогодней стерне опустились ночевать
припозднившиеся журавли. Их сдержанное усталое курлыканье нес к хутору набегавший с
северо-востока ветерок. И оно мягко оттеняло, подчеркивало умиротворенную тишину
апрельской ночи. В садах густые копились тени; где-то мычала корова; потом все стихло. С
полчаса глухая покоилась тишина, лишь изредка нарушавшаяся тоскующей перекличкой
летевших и ночью куликов да дребезжащим посвистом бесчисленных утиных крыльев: стаи
уток летели, спешили, добираясь до привольной поймы разлившегося Дона… А потом на
крайней улице зазвучали людские голоса, рдяно загорелись огни цигарок, послышался
конский храп, хруст промерзшей грязи, продавливаемой лошадиными копытами. В хутор,
где стояли две повстанческие казачьи сотни, входившие в состав 6-й отдельной бригады,
вернулся разъезд. Казаки расположились на базу крайней хаты, переговариваясь, поставили
к брошенным посреди база саням лошадей, положили им корма. Чей-то хрипатый басок
завел плясовую песню, тщательно выговаривая слова, устало и медленно выводя:

Помаленечку я шел,
Да потихонечку ступал,
И по прежней по любви
С девкой шутку зашутил…

И тотчас же задорный тенорок подголоска взмыл, как птица, над гудящим басом и
весело, с перебором начал:

Девка шутку не приняла,
Меня в щеку — д'эх! — вдарила,
Моя казацкая сердечка
Была разгарчивая…

В песню подвалило еще несколько басов, темп ее ускорился, оживился, и тенор
подголоска, щеголяя высокими концами, уже звучал напористо и подмывающе весело:

Я праву ручку засучил,
Девку да в ухо омочил.
Их, эта девочка стоит,
Как малинов свет горич.

Как малинов свет да горит,
Сам-ма плачет, говорит:
«Что же ты мне есть за друг,
Ежли любишь семь подруг,

Восьмую — вдовую,
А девятую жану,
А десятую, подлец, меня…»

И журавлиный крик на пустующих пашнях, и казачью песню, и свист утиных крыльев
в непроглядной чернети ночи слышали казаки, бывшие за ветряком в сторожевом охранении.
Скучно было им лежать ночью на холодной, скованной морозом земле. Ни тебе покурить, ни
поговорить, ни посогреться ходьбой или кулачками. Лежи да лежи промеж подсолнечных
прошлогодних будыльев, смотри в зияющую темнотой степь, слушай, приникнув ухом к