Page 574 - Тихий Дон

фамилии Горигасов, не поздоровавшись, с поганенькой улыбочкой посматривая на
Штокмана и лежавшего на кровати Ивана Алексеевича, сказал:
— Довоевались! Дома хлеб у родных забирают, а тут приходится воевать неизвестно за
что…
— Тебе неизвестно, за что ты воюешь? — резко спросил Штокман.
— Да, неизвестно! Казаки — такие же хлеборобы, как и мы! Знаем, против чего они
восстали! Знаем…
— А ты, сволочь, знаешь, чьим ты языком говоришь? Белогвардейским! — вскипел
обычно сдержанный Штокман.
— Ты особенно-то не сволочи! А то получишь по усам!.. Слышите, ребята? Какой
нашелся!
— Потише! Потише, бородатый! Мы вас, таковских, видывали! — вмешался другой,
низенький и плотный, как мучной куль. — Ты думаешь, если ты коммунист, так можешь нам
на горло наступать? Смотри, а то мы из тебя выбьем норов!
Он заслонил собою щупленького Горигасова, напирал на Штокмана, заложив куцые
сильные руки за спину, играя глазами.
— Вы что же это?.. Все белым духом дышите? — задыхаясь, спросил Штокман и с
силой оттолкнул наступавшего на него красноармейца.
Тот качнулся, вспыхнул, хотел было ухватить Штокмана за руку, но Горигасов его
остановил:
— Не связывайся!
— Это — контрреволюционные речи! Мы вас будем судить, как предателей Советской
власти!
— Весь полк не отправишь в трибунал! — ответил один из красноармейцев, стоявших
вместе со Штокманом на одной квартире.
Его поддержали:
— Коммунистам и сахар и папиросы, а нам — нету!
— Брешешь! — крикнул Иван Алексеевич, приподнимаясь на кровати. — То же, что и
вы, получаем!..
Слова не говоря, Штокман оделся, вышел. Его не стали задерживать, но проводили
насмешливыми восклицаниями.
Штокман застал комиссара полка в штабе. Он вызвал его в другую комнату,
взволнованно передал о стычке с красноармейцами, предложил произвести аресты их.
Комиссар выслушал его, почесывая огненно-рыжую бородку, нерешительно поправляя очки
в черной роговой оправе.
— Завтра соберем собрание ячейки, обсудим положение. А арестовывать этих ребят я
не считаю возможным в данной обстановке.
— Почему? — резко спросил Штокман.
— Знаете ли, товарищ Штокман… Я сам замечаю, что у нас в полку неблагополучно,
вероятно, существует какая-то контрреволюционная организация, но прощупать ее не
удается. А в сфере ее влияния — большинство полка. Крестьянская стихия, что поделаешь! Я
сообщил о настроениях красноармейцев и предложил отвести полк и расформировать его.
— Почему вы не считаете возможным арестовать сейчас же этих агентов
белогвардейщины и направить их в Ревтрибунал дивизии? Ведь такие разговоры — прямая
измена!
— Да, но это может вызвать нежелательные эксцессы и даже восстание.
— Вот как? Так почему же вы, видя такое настроение большинства, давно не сообщили
в политотдел?
— Я же вам сказал, что сообщил. Из Усть-Медведицы что-то медлят с ответом. Как
только полк отзовут, мы строго покараем всех нарушителей дисциплины, и в частности тех
красноармейцев, которые говорили сообщенное вами сейчас… — Комиссар, нахмурясь,
шепотом добавил: — У меня на подозрении Вороновский и… начштаба Волков. Завтра же