Page 601 - Тихий Дон

Григория, с серьезным и задумчивым видом обрывал ножки у пойманной большой
изумрудно-зеленой мухи. Оторвет, зажмет в сухом кулаке и, поднося его к уху,
сосредоточенно склонив голову, слушает, как муха то басовито, то тонко брунжит.
Увидев Григория, с отвращением и досадой кинул муху под стол, вытер о штанину
ладонь, устало привалился к обтертой до глянца спинке кресла.
— Садись, Григорий Пантелеевич.
— Здоров, начальник!
— Эх, здорова-то здорова, да не семенна, как говорится. Ну, что там у тебя? Жмут?
— Жмут вовсю!
— Задержался по Чиру?
— Сколь надолго? Казанцы выручили.
— Вот какое дело, Мелехов, — Кудинов намотал на палец сыромятный ремешок своего
кавказского пояска и, с нарочитым вниманием рассматривая почерневшее серебро, вздохнул:
— Как видно, дела наши будут ишо хуже. Что-то такое делается около Донца. Или там наши
дюже пихают красных и рвут им фронт, или же они поняли, что мы им — весь корень зла, и
норовят нас взять в тисы.
— А что слышно про кадетов? С последним аэропланом что сообщали?
— Да ничего особенного. Они, браток, нам с тобой своих стратегий не расскажут.
Сидорин — он, брат, дока! Из него не сразу вытянешь. Есть такой план у них — порвать
фронт красных и кинуть нам подмогу. Сулились помочь. Но ить посулы — они не всегда
сбываются. И фронт порвать нелегкое дело, знаю, сам рвал с генералом Брусиловым. Почем
мы с тобой знаем, какие у красных силы на Донце? Может, они с Колчака сняли несколько
корпусов и сунули их, а? Живем мы в потемках! И дальше своего носа ничего зрить не
можем!
— Так о чем ты хотел гутарить? Какое совещание? — спросил Григорий, скучающе
позевывая.
Он не болел душой за исход восстания. Его это как-то не волновало. Изо дня в день, как
лошадь, влачащая молотильный каток по гуменному посаду, ходил он в думках вокруг все
этого же вопроса и наконец мысленно махнул рукой: «С Советской властью нас зараз не
помиришь, дюже крови много она нам, а мы ей пустили, а кадетская власть зараз гладит, а
потом будет против шерсти драть. Черт с ним! Как кончится, так и ладно будет!»
Кудинов развернул карту; все так же не глядя в глаза Григорию, сказал:
— Мы тут без тебя держали совет и порешили…
— С кем это ты совет держал, с князем, что ли? — перебил его Григорий, вспомнив
совещание, происходившее в этой же комнате зимой, и подполковника-кавказца.
Кудинов нахмурился, потускнел:
— Его уж в живых нету.
— Как так? — оживился Григорий.
— А я разве тебе не говорил? Убили товарища Георгидзе.
— Ну, какой он нам с тобой товарищ… Пока дубленый полушубок носил, до тех пор
товарищем был. А — не приведи господи — соединилися бы мы с кадетами да он в живых
бы остался, так на другой же день усы бы намазал помадой, выходился бы и не руку тебе
подавал, а вот этак, мизинчиком. — Григорий отставил свой смуглый и грязный палец и
захохотал, блистая зубами.
Кудинов еще пуще нахмурился. Явное недовольство, досада, сдерживаемая злость
были в его взгляде и голосе.
— Смеяться тут не над чем. Над чужою смертью не смеются. Ты становишься вроде
Ванюшки-дурачка. Человека убили, а у тебя получается: «Таскать вам не перетаскать!»
Слегка обиженный, Григорий и виду не показал, что его задело кудиновское сравнение;
посмеиваясь, отвечал:
— Таких-то и верно, — «таскать бы не перетаскать». У меня к этим белоликим да
белоруким жалости не запасено.