Page 607 - Тихий Дон

заохала свинья. Поросячий визг шилом вонзался в уши.
— Что это за черт? Откуда поросенок? Поликарп!.. — болезненно морщась и чуть не
плача, закричал лежавший на дрожках офицер.
— Это поросеночек с арбы упал, а ему ноги колесом потрощило, — отвечал
подъехавший Поликарп.
— Скажи им… Езжай, скажи хозяину поросенка, чтобы он его прирезал. Скажи, что
тут больные… И так тяжело, а тут этот визг. Скорее! Скачи!
Прохор, поравнявшись с дрожками, видел, как горбоносый офицерик морщился, с
остановившимся взглядом прислушиваясь к поросячьему визгу, как тщетно пытался
прикрыть уши своей серой каракулевой папахой… Подскакал Поликарп.
— Он не хочет резать, Самойло Иваныч. Говорит, что он, поросенок, выходится, а нет
— так мы, мол, его на вечер прирежем.
Офицерик побледнел, с усилием приподнялся и сел на дрогах, свесив ноги.
— Где мой браунинг? Останови лошадей! Где хозяин поросенка? Я сейчас покажу…
На какой подводе?
Хозяйственного старика все-таки заставили приколоть поросенка.
Прохор, посмеиваясь, тронул рысью, обогнал валку усть-хоперских подвод. Впереди, в
версте расстояния, по дороге ехали новые подводы и всадники. Подвод было не меньше
двухсот, всадников, ехавших враздробь, — человек сорок.
«Светопреставление будет возля парома!» — подумал Прохор.
Догнал подводы. Навстречу ему, от головы движущегося обоза, на прекрасном
темно-гнедом коне наметом скакала баба. Поравнявшись с Прохором, натянула поводья.
Конь под ней был оседлан богатым седлом, нагрудная прозвездь и уздечка посверкивали
серебром, даже крылья седла были нимало не обтерты, а подпруги и подушки лоснились
глянцем добротной кожи. Баба умело и ловко сидела в седле, в сильной смуглой руке твердо
держала правильно разобранные поводья, но рослый служивский конь, как видно, презирал
свою хозяйку: он выворачивал налитое кровью глазное яблоко, изгибал шею и, обнажая
желтую плиту оскала, норовил цапнуть бабу за круглое, вылезшее из-под юбки колено.
Баба была по самые глаза закутана свежевыстиранным, голубым от синьки головным
платком. Сдвинув его с губ, спросила:
— Ты не обгонял, дяденька, подводы с ранеными?
— Обгонял много подвод. А что?
— Да вот беда, — протяжно заговорила баба, — мужа не найду. Он у меня с лазаретом
из Вусть-Хопра едет. У него ранения в ногу была. А зараз вроде загноилась рана, он и
переказал мне с хуторными, чтобы коня ему привела. Это его конь, — баба хлопнула плетью
по конской шее, осыпанной росинками пота, — я подседлала коня, поехала в Вусть-Хопер, а
лазарета там уже нету, уехал. И вот сколько ни моталась, никак не нападу на него.
Прохор, любуясь круглым красивым лицом казачки, с удовольствием вслушиваясь в
мягкий тембр ее низкого контральтового голоса, крякнул:
— Эх, мамушка! На черта тебе мужа искать! Пущай его с лазаретом едет, а тебя —
такую раскрасавицу, да ишо с таким конем в приданое, любой в жены возьмет! Я и то
рискнул бы.
Баба нехотя улыбнулась, перегнувшись полным станом, натянула на оголившиеся
колени подол юбки.
— Ты без хаханьков скажи: не обгонял лазарета?
— Вон в энтой валке есть и больные и раненые, — со вздохом отвечал Прохор.
Баба взмахнула плетью, конь ее круто повернулся на одних задних ногах, бело
сверкнул набитой в промежножье пеной, пошел рысью, сбиваясь с ноги, переходя на намет.
Подводы двигались медленно. Быки лениво мотали хвостами, отгоняли гудящих
слепней. Стояла такая жара, так душен и сперт был предгрозовой воздух, что у дороги
сворачивались и блекли молодые листки невысоких подсолнухов.
Прохор снова ехал рядом с обозом. Его поражало множество молодых казаков. Они или