Page 612 - Тихий Дон

упорствовал Прохор.
Раскачиваясь, он пошел от арбы. Чувал гнул его, кидая в стороны. Прохору казалось,
что идет он по одетой скользкой гололедкой земле, ноги его расползались и дрожали, как у
некованой, вступившей на лед сторожкой лошади. Сделав еще несколько неверных шагов,
остановился. Никак не мог припомнить: была на нем шапка или нет? Привязанный к бричке
гнедой белолобый мерин учуял овес, потянулся к чувалу, куснул угол. В прорыв, мягко
шурша, потекло зерно. Прохору стало легче, и он снова пошел.
Может быть, и донес бы остатки овса до своего коня, но огромный бык, мимо которого
он проходил, вдруг сбоку, по бычиному обыкновению, лягнул его ногой. Быка измучили
оводы и мошкара, он ошалел от жары и нуды, не подпускал к себе людей. Прохор, бывший в
этот день не первой жертвой бычиной ярости, отлетел в сторону, ударился головой о ступку
колеса, тотчас же уснул.
Очнулся за полночь. Над ним в сизой вышине, клубясь, стремительно неслись на запад
свинцово-серые тучи. В просветы на миг выглядывал молодой пологий месяц, и снова
тучевою наволочью крылось небо, и словно бы усиливался в темноте резкий, прохладный
ветер.
Совсем близко за арбой, около которой лежал Прохор, шла конница. Под множеством
обутых в железные подковы лошадиных копыт земля стонала и охала. Прыскали кони, чуя
близкий дождь; вызванивали с стремена шашки, вспыхивали рдяные огоньки цигарок. От
проходивших сотен наносило конским потом и кислотным душком ременной амуниции.
Прохор — как и всякий служивый казак — сроднился за годы войны с этим
смешанным, только коннице присущим запахом. Казаки пронесли его по всем дорогам от
Пруссии и Буковины до донских степей, и он, нерушимый душок кавалерийской части, был
столь же близок и знаком, как и запах родного куреня. Жадно шевельнув куцыми ноздрями,
Прохор приподнял тяжелую голову.
— Это какая часть, братцы?
— Конная… — игриво ответил басок из темноты.
— Да чья, спрашиваю, часть?
— Петлюры… — отвечал тот же басок.
— Эка сволочь! — Подождал немного, повторил вопрос: — Какой полк, товарищи?
— Боковский.
Прохор хотел встать, но в голове тяжко билась кровь, к горлу подступала тошнота.
Прилег, снова уснул. К заре потянуло с Дона сыростью и холодом.
— Не помер? — сквозь сон услышал он голос над собой.
— Теплый… выпитый! — отвечал кто-то над самым Прохоровым ухом.
— Тяни его к черту! Развалился, как падло! А ну, дай ему под дыхало!
Древком пики всадник больно толкнул еще не пришедшего в себя Прохора в бок,
чьи-то руки сцапали его за ноги, поволокли в сторону.
— Растягивай повозки! Подохли! Нашли время дрыхнуть! Красные вот-вот на хвост
наступают, а они спят, как дома! Отодвигай повозки в сторону, зараз батарея пойдет! Живо!..
Загородили дорогу… Ну и наро-о-од! — загремел властный голос.
Спавшие на повозках и под повозками беженцы зашевелились. Прохор вскочил на
ноги. На нем не было ни винтовки, ни шашки, не было и сапога на правой ноге, — все это
умудрился растерять он после вчерашней пьянки. Недоумевающе оглянувшись, хотел было
поискать под арбой, но соскочившие с лошадей ездовые и номера подошедшей батареи
безжалостно опрокинули арбу вместе со стоявшими на ней сундуками, вмиг очистили
проход для орудий.
— Тро-га-а-ай!..
Ездовые вскочили на лошадей. Туго дрогнув, натянулись широкие сшивные постромки.
Высокие колеса одетого в чехол орудия лязгнули на выбоине. Зарядный ящик зацепился
осью за дышлину брички, отломил ее.
— Бросаете фронт? Вояки, разъязви вашу! — крикнул с брички гундосый старик, с