Page 608 - Тихий Дон

отбились от своих сотен, или просто дезертировали, пристали к семьям и вместе с ними
ехали к переправе. Некоторые, привязав к повозкам строевых лошадей, лежали на арбах,
переговариваясь с бабами, нянча детишек, другие ехали верхами, не снимая ни винтовок, ни
шашек. «Побросали частя и бегут», — решил Прохор, поглядывая на казаков.
Пахло конским и бычьим потом, нагретым деревом бричек, домашней утварью,
коломазью. Быки шли понуро, тяжко нося боками. С высунутых языков их до самой
придорожной пыли свисали узорчатые нити слюны. Обоз двигался со скоростью
четырех-пяти верст в час. Подводы с лошадиными упряжками не перегоняли быков. Но едва
лишь где-то далеко на юге мягко разостлался орудийный выстрел, как все пришло в
движение: измешав порядок, из длинной вереницы подвод съехали в стороны пароконные и
одноконные повозки, запряженные лошадьми. Лошади пошли рысью, замелькали кнуты,
послышалось разноголосое: «Но, поди!», «Но-о-о, чертовы сыны!», «Трогай!». По бычьим
спинам гулко зашлепали хворостины и арапники, живее загремели колеса. В страхе все
ускорило движение. Тяжелыми серыми лохмами поднялась от дороги жаркая пыль и
поплыла назад, клубясь, оседая на стеблях хлебов и разнотравья.
Маштаковатый конишка Прохора на ходу тянулся к траве, срывая губами то ветку
донника, то желтый венчик сурепки, то кустик горчука; срывал и ел, двигая сторожкими
ушами, стараясь выкинуть языком гремящие, натершие десны удила. Но после орудийного
выстрела Прохор толкнул его каблуками, и конишка, словно понимая, что теперь не время
кормиться, охотно перешел на тряскую рысь.
Канонада разрасталась. Садкие, бухающие звуки выстрелов сливались, в душном
воздухе колеблющейся октавой стоял раскатистый, громовитый гул.
— Господи Исусе! — крестилась на арбе молодая баба, вырывая изо рта ребенка
коричнево-розовый, блестящий от молока сосок, запихивая в рубаху тугую желтоватую
кормящую грудь.
— Наши бьют али кто? Эй, служивый! — крикнул Прохору шагавший рядом с быками
старик.
— Красные, дед! У наших снарядов нету.
— Ну спаси их царица небесная!
Старик выпустил из рук налыгач, снял старенькую казачью фуражку; крестясь на ходу,
повернулся на восток лицом.
На юге из-за гребня, поросшего стельчатыми всходами поздней кукурузы, показалось
жидковатое черное облако. Оно заняло полгоризонта, мглистым покровом задернуло небо.
— Большой пожар, глядите! — крикнул кто-то с подводы.
— Что бы это могло быть?
— Где горит? — сквозь дребезжащий гул колес зазвучали голоса.
— По Чиру.
— Красные по Чиру хутора жгут!
— Сушь, не приведи господь…
— Гляди, какая туча черная занялась!
— Это не один хутор горит!
— Вниз по Чиру от Каргиновской полышет, там ить бой зараз…
— А может, и по Черной речке? Погоняй, Иван!
— Ох, и горит!..
Черная мгла простиралась вширь, занимала все большее пространство. Все сильнее
становился орудийный рев. А через полчаса на Гетманский шлях южный ветерок принес
прогорклый и тревожный запах гари с пожара, бушевавшего в тридцати пяти верстах от
шляха по чирским хуторам.

LX

Дорога по Большому Громку в одном месте шла мимо огорожи, сложенной из серого