Page 620 - Тихий Дон

был вид пребывавшей на линии огня Громковской повстанческой сотни.
Впервые за пять лет войны Григорий видел столь необычайную позиционную картину.
Не в силах сдержать улыбки, он шел мимо землянок, и всюду взгляд его натыкался на баб,
прислуживавших мужьям, чинивших, штопавших казачью одежду, стиравших служивское
бельишко, готовивших еду и мывших посуду после немудрого полуднования.
— Ничего вы тут живете! С удобствами… — сказал сотенному Григорий, возвратись в
его землянку.
Сотенный осклабился:
— Живем — лучше некуда.
— Уже дюже удобно! — Григорий нахмурился: — Баб отседова убрать зараз же! На
войне — и такое!.. Базар тут у тебя али ярмарка? Что это такое? Этак красные Дон перейдут,
а вы и не услышите: некогда будет слухать, на бабах будете страдать… Гони всех
длиннохвостых, как только смеркнется! А то завтра приеду, и ежели завижу какую в юбке —
голову тебе первому сверну!
— Оно-то так… — охотно соглашался сотенный. — Я сам супротив баб, да что с
казаками поделаешь? Дисциплина рухнулась… Бабы по мужьям наскучили, ить третий
месяц воюем!
А сам, багровея, садился на земляные нары, чтобы прикрыть собою брошенную на
нары красную бабью завеску, и, отворачиваясь от Григория, грозно косился на
отгороженный дерюгой угол землянки, откуда высматривал смеющийся карий глаз его
собственной женушки…

LXII

Аксинья Астахова поселилась в Вешенской у своей двоюродной тетки, жившей на
краю станицы, неподалеку от новой церкви. Первый день она разыскивала Григория, но его
еще не было в Вешенской, а на следующий день допоздна по улицам и переулкам свистали
пули, рвались снаряды, и Аксинья не решилась выйти из хаты.
«Вызвал в Вешки, сулил — вместе будем, а сам лытает черт те где!» — озлобленно
думала она, лежа в горнице на сундуке, покусывая яркие, но уже блекнущие губы. Старуха
тетка сидела у окна, вязала чулок, после каждого орудийного выстрела крестилась.
— Ох, господи Иисусе! Страсть-то какая! И чего они воюют? И чего они взъелися один
на одного?
На улице, саженях в пятнадцати от хаты, разорвался снаряд. В хате, жалобно звякая,
посыпались оконные глазки.
— Тетка! Уйди ты от окна, ить могут в тебя попасть! — просила Аксинья.
Старуха из-под очков усмешливо осматривала ее, с досадой отвечала:
— Ох, Аксютка! Ну и дурная же ты, погляжу я на тебя. Что я, неприятель, что ли, им? С
какой стати они будут в меня стрелять?
— Нечаянно убьют! Ить они же не видют, куда пули летят.
— Так уж и убьют! Так уж и не видют! Они в казаков стреляют, казаки им, красным-то,
неприятели, а я — старуха, вдова, на что я им нужна? Они знают, небось, в кого им целить из
ружьев, из пушков-то!
В полдень по улице, по направлению к нижней луке промчался пригнувшийся к
конской шее Григорий, Аксинья увидела его в окно, выскочила на увитое диким виноградом
крылечко, крикнула: «Гриша!..» — но Григорий уже скрылся за поворотом, только пыль,
вскинутая копытами его коня, медленно оседала на дороге. Бежать вдогонку было
бесполезно. Аксинья постояла на крыльце, заплакала злыми слезами.
— Это не Степа промчался? Чегой-то ты выскочила как бешеная? — спросила тетка.
— Нет… Это — один наш хуторный… — сквозь слезы отвечала Аксинья.
— А чего же ты слезу сронила? — допытывалась любознательная старуха.
— И чего вам, тетинка, надо? Не вашего ума дело!