Page 656 - Тихий Дон

От ума я отошла, как они в него стрельнули… Теперь и ума не приложу, как с ним быть.
Домовину бы надо ему сделать, да разве это бабьего ума дело?
— Дай две лопаты и рядно, — попросил Григорий.
— Думаешь похоронять его? — спросил Прохор.
— Да.
— И охота тебе утруждаться, Григорий Пантелеевич! Давай я зараз смотаюсь за
казаками. Они и гроб сделают и могилку ему выроют подходящую…
Прохору, как видно, не хотелось возиться с похоронами какого-то старика, но Григорий
решительно отклонил его предложение.
— Сами и могилу выроем и похороним. Старик этот хороший был человек. Ступай в
сад, возле пруда подождешь, а я пойду гляну на покойника.
Под тем же старым разлапистым тополем, возле одетого ряской пруда, где некогда
схоронил дед Сашка дочушку Григория и Аксиньи, нашел и он себе последний приют.
Положили его сухонькое тело, завернутое в чистый, пахнущий хмелинами дежник, засыпали
землей. Рядом с крохотным могильным холмиком вырос еще один, аккуратно притоптанный
сапогами, празднично сияющий свежим и влажным суглинком.
Удрученный воспоминаниями, Григорий прилег на траву неподалеку от этого
маленького дорогого сердцу кладбища и долго глядел на величаво распростертое над ним
голубое небо. Где-то там, в вышних беспредельных просторах, гуляли ветры, плыли
осиянные солнцем холодные облака, а на земле, только что принявшей веселого лошадника
и пьяницу деда Сашку, все так же яростно кипела жизнь: в степи, зеленым разливом
подступившей к самому саду, в зарослях дикой конопли возле прясел старого гумна
неумолчно звучала гремучая дробь перепелиного боя, свистели суслики, жужжали шмели,
шелестела обласканная ветром трава, пели в струистом мареве жаворонки, и, утверждая в
природе человеческое величие, где-то далеко-далеко по суходолу настойчиво, злобно и глухо
стучал пулемет.

VII

Генерала Секретева, приехавшего в Вешенскую со штабными офицерами и сотней
казаков личного конвоя, встречали хлебом-солью, колокольным звоном. В обеих церквах
весь день трезвонили, как на пасху. По улицам разъезжали на поджарых, истощенных
переходом дончаках низовские казаки. На плечах у них вызывающе синели погоны. На
площади около купеческого дома, где отвели квартиру генералу Секретеву, толпились
ординарцы. Луща семечки, они заговаривали с проходившими мимо принаряженными
станичными девками.
В полдень к генеральской квартире трое конных калмыков пригнали человек
пятнадцать пленных красноармейцев. Позади шла пароконная подвода, заваленная духовыми
инструментами. Красноармейцы были одеты необычно: в серые суконные брюки и такие же
куртки с красным кантом на обшлагах рукавов. Пожилой калмык подъехал к ординарцам,
праздно стоявшим у ворот, спешился, сунул в карман глиняную трубочку.
— Наши красных трубачей пригнала. Понимаешь?
— Чего ж тут понимать-то? — лениво отозвался толстомордый ординарец, сплевывая
подсолнечную лузгу на запыленные сапоги калмыка.
— Чего ничего — прими пленных. Наел жирный морда, болтай зря чего!
— Но-но! Ты у меня поговоришь, курюк бараний, — обиделся ординарец. Но доложить
о пленных пошел.
Из ворот вышел дебелый есаул в коричневом, туго затянутом в талии бешмете.
Раскорячив толстые ноги, картинно подбоченясь, оглядел столпившихся красноармейцев,
пробасил:
— Комиссаров музыкой ус-слаж-дали, рвань тамбовская! Откуда серые мундиры? С
немцев поснимали, что ли?