Page 652 - Тихий Дон

Под командованием генерала Секретева трехтысячная конная группа Донской армии
при шести конных орудиях и восемнадцати вьючных пулеметах 10 июня сокрушительным
ударом прорвала фронт вблизи станицы Усть-Белокалитвенской, двинулась вдоль линии
железной дороги по направлению к станице Казанской.
Ранним утром третьего дня офицерский разъезд 9-го Донского полка наткнулся около
Дона на повстанческий полевой караул. Казаки, завидя конный отряд, бросились в яры, но
командовавший разъездом казачий есаул по одежде узнал повстанцев, помахал нацепленным
на шашку носовым платком и зычно крикнул:
— Свои!.. Не бегай, станичники!..
Разъезд без опаски подскакал к отножине яра. Начальник повстанческого караула —
старый седой вахмистр, на ходу застегивая захлюстанную по росе шинель, вышел вперед.
Восемь офицеров спешились, и есаул, подойдя к вахмистру, снял защитную фуражку с ярко
белевшей на околыше офицерской кокардой, улыбаясь, сказал:
— Ну, здравствуйте, станичники! Что ж, по старому казачьему обычаю — поцелуемся.
Крест-накрест поцеловал вахмистра, вытер платком губы и усы и, чувствуя на себе
выжидающие взоры своих спутников, с многозначительной усмешкой, с расстановкой
спросил:
— Ну как, опомнились? Свои-то оказались лучше большевиков?
— Так точно, ваше благородие! Покрыли грех… Три месяца сражались, не чаяли
дождаться вас!
— Хорошо, что хоть поздно, да взялись за ум. Дело прошлое, а кто старое вспомянет —
тому глаз вон. Какой станицы?
— Казанской, ваше благородие!
— Ваша часть за Доном?
— Так точно!
— Красные куда направились от Дона?
— Вверх по Дону, должно — на Донецкую слободку.
— Конница ваша еще не переправлялась?
— Никак нет.
— Почему?
— Не могу знать, ваше благородие. Нас первых направили на эту сторону.
— Артиллерия была у них тут?
— Две батареи были.
— Когда они снялись?
— Вчера на ночь.
— Преследовать надо было! Эх вы, раззявы! — укоризненно проговорил есаул и,
подойдя к коню, достал из полевой сумки блокнот и карту.
Вахмистр стоял навытяжку, руки по швам. В двух шагах позади него толпились казаки,
со смешанным чувством радости и неосознанного беспокойства рассматривая офицеров,
седла, породистых, но истощенных переходом лошадей.
Офицеры, одетые в аккуратно пригнанные английские френчи с погонами и в широкие
бриджи, разминали ноги, похаживали возле лошадей, искоса посматривали на казаков. Уже
ни на одном из них не было, как осенью 1918 года, самодельных погонов, нарисованных
чернильным карандашом. Обувь, седла, патронные сумки, бинокли, притороченные к седлам
карабины — все новое и не русского происхождения. Лишь самый пожилой по виду офицер
был в черкеске тонкого синего сукна, в кубанке золотистого бухарского каракуля и в
горских, без каблуков, сапогах. Он первый, мягко ступая, приблизился к казакам, достал из
планшетки нарядную пачку папирос с портретом бельгийского короля Альберта, предложил:
— Курите, братцы!
Казаки жадно потянулись к папиросам. Подошли и остальные офицеры.
— Ну, как жилось под большевиками? — спросил большеголовый и широкоплечий
хорунжий.