Page 763 - Тихий Дон

приказал хозяину:
— Не смей открывать двери! Постучат и уйдут, а нет — разбуди меня.
Верхнечирцы, проснувшиеся от шума, вполголоса переговаривались.
— Вот как рухнулась дисциплина! — сокрушенно вздохнул один из стариков. — С
офицером и как, сукины сыны, разговаривают… А будь это в старое время? Их бы на
каторгу упекли!
— Разговаривают — это что! Видал, драться намерялись! «Дать ему взбучки?» —
говорит один, этот, нерубленная тополина, какой в башлыке. Вот враженяки, какие
отчаянные стали!
— И ты им это так простишь, Григорий Пантелевич? — спросил один из казаков.
Укрываясь шинелью и с беззлобной улыбкой прислушиваясь к разговору, Григорий
ответил:
— А чего с них возьмешь? Они зараз ото всех оторвались и никому не подчиняются;
идут шайкой, без командного состава, кто им судья и кто начальник? Над ними тот
начальник, кто сильнее их. У них, небось, и офицера-то ни одного в части не осталось. Видал
я такие сотни, гольная безотцовщина! Ну, давайте спать.
Аксинья тихо прошептала:
— И на что ты с ними связывался, Гриша? Не наскакивай ты на таких, ради Христа!
Они и убить могут, такие-то оглашенные.
— Спи, спи, а то завтра рано подымемся. Ну, как ты себя сознаешь? Не легчает тебе?
— Так же.
— Голова болит?
— Болит. Видно, не подыматься мне уж…
Григорий приложил ладонь ко лбу Аксиньи, вздохнул:
— Полышет-то от тебя как, будто от печки. Ну, ничего, не робей! Баба ты здоровая,
поправишься.
Аксинья промолчала. Ее томила жажда. Несколько раз она выходила в кухню, пила
противную степлившуюся воду и, преодолевая тошноту и головокружение, снова ложилась
на полсть.
За ночь являлось еще партии четыре постояльцев. Они стучали прикладами в дверь,
открывали ставни, барабанили в окна и уходили только тогда, когда хозяин, наученный
Григорием, ругаясь, кричал из сенцев: «Уходите отсюда! Тут штаб бригады помещается!»
На рассвете Прохор и Григорий запрягли лошадей. Аксинья с трудом оделась, вышла.
Всходило солнце. Из труб к голубому небу стремился сизый дымок. Озаряемая снизу
солнцем, высоко в небе стояла румяная тучка. Густой иней лежал на изгороди, на крышах
сараев. От лошадей шел пар.
Григорий помог Аксинье сесть в сани, спросил:
— Может, ты приляжешь? Так тебе ловчее будет.
Аксинья утвердительно кивнула головой. Она с молчаливой благодарностью, взглянула
на Григория, когда он заботливо укутал ей ноги, прикрыла глаза.
В полдень, когда остановились в поселке Ново-Михайловском, расположенном верстах
в двух от шляха, кормить лошадей, Аксинья уже не смогла встать с саней. Григорий под руку
ввел ее в дом, уложил на кровать, гостеприимно предложенную хозяйкой.
— Тебе плохо, родимая? — спросил он, наклоняясь над побледневшей Аксиньей.
Она с трудом раскрыла глаза, посмотрела затуманенным взором и снова впала в
полузабытье. Григорий трясущимися руками снял с нее платок. Щеки Аксиньи были
холодны как лед, а лоб пылал, и на висках, где проступала испарина, намерзли сосульки, К
вечеру Аксинья потеряла сознание. Перед этим она попросила пить, шепнула:
— Только холодной воды, снеговой. — Помолчала и внятно произнесла: — Кличьте
Гришу.
— Я тут. Чего ты хочешь, Ксюша? — Григорий взял ее руку, погладил неумело и
застенчиво.