Page 794 - Тихий Дон

— Опамятуйся! — испуганно воскликнула она. — Что ж я одна с детишками буду
делать? Пропадать нам?
— Как знаете, маманя, а я посмешищем в хуторе не хочу быть, — тихо проговорила
Дуняшка, продолжая выкидывать из сундука девичью свою справу.
Ильинична долго беззвучно шевелила губами, потом, тяжело передвигая ноги, пошла в
передний угол.
— Ну что же, дочушка… — прошептала она, снимая икону, — раз уж ты так надумала,
господь с тобой, иди…
Дуняшка проворно опустилась на колени. Ильинична благословила ее, сказала
дрогнувшим голосом:
— Этой иконой меня покойница мать благословляла… Ох, поглядел бы на тебя зараз
отец… Помнишь, что говорил он о твоем суженом? Видит бог, как тяжело мне… — И, молча
повернувшись, вышла в сени.
Как ни старался Мишка, как ни уговаривал невесту отказаться от венчания, — упрямая
девка стояла на своем. Пришлось Мишке скрепя сердце согласиться. Мысленно проклиная
все на свете, он готовился к венчанию так, как будто собирался идти на казнь. Ночью поп
Виссарион потихоньку окрутил их в пустой церкви. После обряда он поздравил молодых,
назидательно сказал:
— Вот, молодой советский товарищ, как бывает в жизни: в прошлом году вы
собственноручно сожгли мой дом, так сказать — предали его огню, а сегодня мне пришлось
вас венчать… Не плюй, говорят, в колодец, ибо он может пригодиться. Но все же я рад,
душевно рад, что вы опомнились и обрели дорогу к церкви Христовой.
Этого уже вынести Мишка не смог. Он молчал в церкви все время, стыдясь своей
бесхарактерности и негодуя на себя, но тут яростно скосился на злопамятного попа,
шепотом, чтобы не слышала Дуняшка, ответил:
— Жалко, что убег ты тогда из хутора, а то бы я тебя, черт долгогривый, вместе с
домом спалил! Понятно тебе, ну?
Ошалевший от неожиданности поп, часто моргая, уставился на Мишку, а тот дернул
свою молодую жену за рукав, строго сказал: «Пойдем!» — и, громко топая армейскими
сапогами, пошел к выходу.
На этой невеселой свадьбе не пили самогонки, не орали песен. Прохор Зыков, бывший
на свадьбе за дружка, на другой день долго отплевывался и жаловался Аксинье:
— Ну, девка, и свадьба была! Михаил в церкви что-то такое ляпнул попу, что у старика
и рот набок повело! А за ужином, видала, что было? Жареная курятина да кислое молоко…
хотя бы капелюшку самогонки выставили, черти! Поглядел бы Григорий Пантелевич, как
сеструшку его просватали!.. За голову взялся бы! Нет, девка, шабаш! Я теперича на эти
новые свадьбы не ходок. На собачьей свадьбе и то веселей, там хоть шерсть кобели один на
одном рвут, шуму много, а тут ни выпивки, ни драки, будь они, анафемы, прокляты! Веришь,
до того расстроился опосля этой свадьбы, что всю ночь не спал, лежал, чухался, как, скажи,
мне пригоршню блох под рубаху напустили…
Со дня, когда Кошевой водворился в мелеховском курене, все в хозяйстве пошло
по-иному: за короткий срок он оправил изгородь, перевез и сложил на гумне степное сено,
искусно завершив обчесанный стог; готовясь к уборке хлеба, заново переделал полок и
крылья на лобогрейке, тщательно расчистил ток, отремонтировал старенькую веялку и
починил конскую упряжь, так как втайне мечтал променять пару быков на лошадь, и не раз
говорил Дуняшке: «Надо нам обзаводиться лошадью. Оплаканная езда на этих клешнятых
апостолах». В кладовой он как-то случайно обнаружил ведерко белил и ультрамарин и
тотчас же решил покрасить серые от ветхости ставни. Мелеховский курень словно
помолодел, глянув на мир ярко-голубыми глазницами окон.
Ретивым хозяином оказался Мишка. Несмотря на болезнь, он работал не покладая рук.
В любом деле ему помогала Дуняшка.
За недолгие дни замужней жизни она заметно похорошела и как будто раздалась в