Page 870 - Тихий Дон

кочевую жизнь и грабить всех, кто попадался под руку. Это был отпетый народ, и Фомин,
глядя на них, презрительно говорил Григорию: «Ну, Мелехов, наплав пошел к нам, а не
люди… Висельники, как на подбор!» В глубине души Фомин все еще считал себя «борцом за
трудовой народ», и хотя не так часто, как прежде, но говорил: «Мы — освободители
казачества…» Глупейшие надежды упорно не покидали его… Он снова стал сквозь пальцы
смотреть на грабежи, учиняемые его соратниками, считая, что все это — неизбежное зло, с
которым необходимо мириться, что со временем он избавится от грабителей и что рано или
поздно все же будет он настоящим полководцем повстанческих частей, а не атаманом
крохотной банды…
Но Чумаков, не стесняясь, называл всех фоминцев «разбойниками» и до хрипоты
спорил, убеждая Фомина в том, что и он, Фомин, — не кто иной, как разбойник с большой
дороги. Между ними, когда отсутствовали посторонние, часто возникали горячие споры.
— Я идейный борец против Советской власти! — багровея от гнева, кричал Фомин. —
А ты меня обзываешь черт те по-каковски! Понимаешь ты это, дурак, что я сражаюсь за
идею?!
— Ты мне голову не морочь! — возражал Чумаков. — Ты мне не наводи тень на
плетень. Я тебе не мальчик! Тоже, нашелся идейный! Самый натуральный разбойник ты, и
больше ничего. И чего ты этого слова боишься? Никак не пойму!
— Почему ты так меня срамишь? Почему, в рот тебе погибель?! Я против власти
восстал и дерусь с ней оружием. Какой же я разбойник?..
— А вот потому ты и есть разбойник, что идешь супротив власти. Разбойники — они
всегда супротив власти, спокон веков так. Какая бы она, Советская власть, ни была, а она —
власть, с семнадцатого года держится, и кто супротив нее выступает — это и есть разбойный
человек.
— Пустая твоя голова! А генерал Краснов или Деникин — тоже разбойники были?
— А то кто же? Только при эполетах… Да ить эполеты — дело маленькое. И мы с
тобой можем их навесить…
Фомин стучал кулаком, плевался и, не находя убедительных доводов, прекращал
бесполезный спор. Убедить Чумакова в чем-либо было невозможно…
В большинстве вновь вступавшие в банду были прекрасно вооружены и одеты. Почти у
всех были хорошие лошади, втянувшиеся в бесконечные переходы и без труда делавшие
пробеги по сотне верст в день. У некоторых имелось по две лошади: одна шла под седлом, а
вторая, именуемая заводной, — налегках, сбоку всадника. При нужде пересаживаясь с
лошади на лошадь, давая возможность им отдыхать по очереди, двуконный всадник мог
сделать около двухсот верст в сутки.
Фомин как-то сказал Григорию:
— Ежели б у нас было сначала по два коня, ни черта бы нас не угоняли! Милиции или
красноармейским частям нельзя у населения брать коней, они стесняются это делать, а нам
все дозволено! Надо обзаводиться каждому лишнею лошадью, и нас сроду тогда не угоняют!
Старые люди рассказывали, что в древние времена, бывало, татары, как ходили в набеги,
каждый о-двуконь, а то и трехконным идет. Кто же таких пристигнет? Надо и нам так
проделать. Мне эта татарская мудрость дюже нравится!
Лошадьми они скоро разжились, и это на первое время сделало их действительно
неуловимыми. Конная группа милиции, вновь сформированная в Вешенской, тщетно
пыталась настигнуть их. Запасные лошади давали возможность малочисленной банде
Фомина легко бросать противника и уходить от него на несколько переходов вперед, избегая
рискованного столкновения.
Однако в середине мая группа, превосходившая банду численностью почти в четыре
раза, ухитрилась прижать Фомина к Дону неподалеку от хутора Бобровского станицы
Усть-Хоперской. Но после короткого боя банда все же прорвалась и ушла берегом Дона,
потеряв восемь человек убитыми и ранеными. Вскоре после этого Фомин предложил
Григорию занять должность начальника штаба.