Page 872 - Тихий Дон

можно больше людей. Он ни с чем не считался, принимая добровольцев. Каждого,
изъявлявшего желание служить под его командованием, он опрашивал сам, коротко говорил:
— К службе годен. Принимаю. Ступай к моему начальнику штаба Чумакову, он
укажет, в каком взводе тебе состоять, выдаст на руки оружие.
В одном из хуторов Мигулинской станицы к Фомину привели хорошо одетого
курчавого и смуглолицего парня. Он заявил о своем желании вступить в банду. Из
расспросов Фомин установил, что парень — житель Ростова, был осужден недавно за
вооруженное ограбление, но бежал из ростовской тюрьмы и, услышав про Фомина,
пробрался на Верхний Дон.
— Ты кто таков по роду-племени? Армянин или булгарин? — спросил Фомин.
— Нет, я еврей, — замявшись, ответил парень.
Фомин растерялся от неожиданности и долго молчал. Он не знал, как ему поступить в
таком, столь непредвиденном случае. Пораскинув умом, он тяжело вздохнул, сказал:
— Ну что ж, еврей — так еврей. Мы и такими не гребуем… Все лишним человеком
больше. А верхом ездить ты умеешь? Нет? Научишься! Дадим по-первам тебе какую-нибудь
немудрячую кобыленку, а потом научишься. Ступай к Чумакову, он тебя определит.
Несколько минут спустя взбешенный Чумаков подскакал к Фомину.
— Ты сдурел али шутки шутишь? — крикнул он, осаживая коня. — На черта ты мне
жида прислал? Не принимаю! Нехай метется на все четыре стороны!
— Возьми, возьми его, все счетом больше будет, — спокойно сказал Фомин.
Но Чумаков с пеной на губах заорал:
— Не возьму! Убью, а не возьму! Казаки ропот подняли, ступай сам с ними рядись!
Пока они спорили, пререкались, возле обозной тачанки с молодого еврея сняли
вышитую рубашку и клешистые суконные штаны. Примеряя на себя рубашку, один из
казаков сказал:
— Вон, видишь за хутором — бурьян-старюка? Беги туда рысью и ложись. Лежать
будешь — пока мы уедем отсюдова, а как уедем — вставай и дуй куда хочешь. К нам больше
не подходи, убьем, ступай лучше в Ростов к мамаше. Не ваше это еврейское дело — воевать.
Господь бог вас обучал торговать, а не воевать. Без вас управимся и расхлебаем эту кашку!
Еврея не приняли, зато в этот же день со смехом и шутками зачислили во второй взвод
известного по всем хуторам Вешенской станицы дурачка Пашу. Его захватили в степи,
привели в хутор и торжественно обрядили в снятое с убитого красноармейца
обмундирование, показали, как обращаться с винтовкой, долго учили владеть шашкой.
Григорий шел к своим лошадям, стоявшим у коновязи, но, увидев в стороне густую
толпу, направился туда. Взрыв хохота заставил его ускорить шаг, а затем в наступившей
тишине он услышал чей-то поучающий, рассудительный голос:
— Да не так же, Паша! Кто так рубит! Так дрова можно рубить, а не человека. Надо вот
так, понял? Поймаешь — и сразу приказывай ему становиться на колени, а то стоячего тебе
рубить будет неспособно… Станет он на колени, и ты вот так, сзади, и секани его по шее.
Норови не прямо рубить, а с потягом на себя, чтобы лезвие резало, шло наискось…
Окруженный бандитами, юродивый стоял навытяжку, крепко сжимая эфес обнаженной
шашки. Он слушал наставления одного из казаков, улыбаясь и блаженно жмуря выпученные
серые глаза. В углах рта его, словно у лошади, белели набитые пенистые заеди, по
медно-красной бороде на грудь обильно текли слюни… Он облизывал нечистые губы и
шепеляво, косноязычно говорил:
— Все понял, родненький, все. Так и сделаю… поставлю на коленочки раба божьего и
шеечку ему перережу… как есть перережу! И штаны вы мне дали, и рубаху, и сапоги… Вот
только пальта у меня нету… Вы бы мне пальтишечку справили, а я вам угожу! Изо всех
силов постараюсь!
— Убьешь какого-нибудь комиссара — вот тебе и пальто. А зараз рассказал бы, как
тебя в прошлом году женили, — предложил один из казаков.
В-глазах юродивого, расширившихся и одетых мутной наволочью, мелькнул животный