Page 869 - Тихий Дон

Стерлядников коротко и часто дышал и не говорил ни слова. Фомин и Григорий
спешились как по команде, с наветренной стороны подошли к раненому. Он полежал
немного и, опираясь на руки, сел, оглядел всех мутными и строгими в своей отрешенности
глазами:
— Братцы! Предайте меня смерти… Я уже не жилец тут… Истомился весь, нету
больше моей моченьки…
Он снова лег на спину и закрыл глаза. Фомин и все остальные знали, что такая просьба
должна была последовать, и ждали ее. Коротко мигнув Кошелеву, Фомин отвернулся, а
Кошелев, не прекословя, сорвал с плеча винтовку. «Бей!» — скорее догадался, чем услышал
он, глянув на губы отошедшего в сторону Чумакова. Но Стерлядников снова открыл глаза,
твердо сказал:
— Стреляй сюда. — Он поднял руку и пальцем указал себе на переносицу. — Чтобы
сразу свет потух… Будете на моем хуторе — скажите бабе, мол, так и так… Нехай не ждет.
Кошелев что-то подозрительно долго возился с затвором, медлил, и Стерлядников,
опустив веки, успел договорить:
— У меня — только одна баба… а детишек нету… Одного она родила, и то мертвого…
А больше не было…
Два раза Кошелев вскидывал винтовку и опускал ее, все больше и больше бледнея…
Чумаков яростно толкнул его плечом, вырвал из рук винтовку.
— Не можешь, так не берись, щенячья кровь… — хрипло крикнул он и снял с головы
шапку, пригладил волосы.
— Скорей! — потребовал Фомин, ставя ногу в стремя.
Чумаков, подыскивая нужные слова, медленно и тихо сказал:
— Василий! Прощай и прости меня и всех нас, ради Христа! На том свете сойдемся, и
нас там рассудят… Бабе твоей перекажем, об чем просил. — Он подождал ответа, но
Стерлядников молчал и бледнел, ожидая смерти. Только опаленные солнцем ресницы его
вздрагивали, словно от ветра, да тихо шевелились пальцы левой руки, пытавшиеся зачем-то
застегнуть на груди обломанную пуговицу гимнастерки.
Много смертей видел Григорий на своем веку, а на эту — смотреть не стал. Он
торопливо пошел вперед, с силой натягивая поводья, ведя за собой коня. Выстрела он ждал с
таким чувством, как будто ему самому должны были всадить пулю между лопатками…
Выстрела ждал, и сердце отсчитывало каждую секунду, но когда сзади резко, отрывисто
громыхнуло — у него подкосились ноги, и он еле удержал вставшего на дыбы коня…
Часа два они ехали молча. Только на стоянке Чумаков первый нарушил молчание.
Закрыв глаза ладонью, он глухо сказал:
— И на черта я его стрелял? Было бы бросить его в степи, не брать лишнего греха на
душу. Так и стоит перед глазами…
— Все никак не привыкнешь? — спросил Фомин. — Сколько народу ты перебил — и
не мог привыкнуть? У тебя же не сердце, ржавая железяка заместо него…
Чумаков побледнел, свирепо уставился на Фомина.
— Ты не трогай меня зараз, Яков Ефимович! — тихо сказал он. — Ты не квели мою
душу, а то я и тебя могу стукнуть… Очень даже просто!
— На что ты мне нужен, трогать тебя? У меня и без тебя забот хватает, —
примирительно сказал Фомин и лег на спину, щурясь от солнца, с наслаждением
потягиваясь.

XVI

Вопреки ожиданиям Григория, за полторы недели к ним присоединилось человек сорок
казаков. Это были остатки растрепанных в боях различных мелких банд. Потеряв своих
атаманов, они скитались по округу и охотно шли к Фомину. Им было решительно все равно
— кому бы ни служить и кого бы ни убивать, лишь бы была возможность вести привольную