Page 25 - Зона

То есть я склонялся к первой, более гуманной шкале. Более характерной для
воспитавшей меня русской литературы. И, разумеется, более убедительной. (Все же
Сименон – не Достоевский.)
Через неделю с этими фантазиями было покончено. Первая шкала оказалась
совершенно фальшивой. Вторая – тем более.
Я, вслед за Гербертом Маркузе (которого, естественно, не читал), обнаружил
третий путь.

Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключенными
и надзирателями. Между домушниками-рецидивистами и контролерами
производственной зоны. Между зеками-нарядчиками и чинами лагерной
администрации.
По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир.

Мы говорили на одном, приблатненном языке. Распевали одинаковые
сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения.

Мы даже выглядели одинаково. Нас стригли под машинку. Наши обветренные
физиономии были расцвечены багровыми пятнами. Наши сапоги распространяли запах
конюшни. А лагерные робы издали казались неотличимыми от заношенных солдатских
бушлатов.

Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился
на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы.

Повторяю – это главное в лагерной жизни. Остальное – менее существенно.
Все мои истории написаны об этом…
Кстати, недавно пришла бандероль из Дортмута. Два куска фотопленки и четыре
страницы текста на папиросной бумаге.
Кое-что, я слышал, попало в Голубую Лагуну…

Жаль, если пропадет что-нибудь стоящее. Ладно…

Буду лететь из Миннеаполиса – сойду в Детройте. Встретите на машине – хорошо.
Нет, доберусь сам.
Крышу ремонтировать не обязательно…

Прежде чем выйти к лесоповалу, нужно миновать знаменитое осокинское болото. Затем
пересечь железнодорожную насыпь. Затем спуститься под гору, обогнув мрачноватые
корпуса электростанции. И лишь тогда оказаться в поселке Чебью.

Половина его населения – сезонники из бывших зеков. Люди, у которых дружба и ссора
неразличимы по виду.

Годами они тянули срок. Затем надевали гражданское тряпье, двадцать лет
пролежавшее в каптерках. Уходили за ворота, оставляя позади холодный стук штыря. И
тогда становилось ясно, что желанная воля есть знакомый песенный рефрен, не больше.

Мечтали о свободе, пели и клялись… А вышли – и тайга до горизонта…
Видимо, их разрушало бесконечное однообразие лагерных дней. Они не хотели менять
привычки и восстанавливать утраченные связи. Они селились между лагерями в поле
зрения часовых. Храня, если можно так выразиться, идейный баланс нашего
государства, раскинувшегося по обе стороны лагерных заборов.

Они женились бог знает на ком. Калечили детей, внушая им тюремные премудрости:
«Только мелкая рыба попадается в сети…»