Page 26 - Зона

В результате поселок жил лагерным кодексом. Население его щеголяло блатными
повадками. И даже третье поколение любой семьи кололось морфином. А заодно тянуло
«дурь» и ненавидело конвойные войска.
И не стоило появляться здесь выпившему чекисту. Над головой его, увенчанной красным
околышем, быстро собирались тучи. За спиной его хлопали двери. И хорошо, если парень
был не один…
Год назад три пильщика вывели из шалмана бледного чекиста. На плечах его
топорщились байковые крылышки. Он просил, упирался и даже командовал. Но его
ударили так, что фуражка закатилась под крыльцо. А потом сделали "качели ".
Положили ему доску на грудь и шагнули коваными сапогами.
Наутро кладовщики обнаружили труп. Сначала думали – пьяный. Но вдруг заметили
узкую кровь, стекавшую изо рта под голову.

Затем приезжал сюда военный дознаватель. Говорил о вреде алкоголя перед картиной
«Неуловимые мстители». А на вопросы: «Как же ефрейтор Дымза?! Испекся, что ли»! И
все, с концами?!" – отвечал:
– Следствие, товарищи, на единственно верном пути!..

Пильщики же так и соскочили. Хотя на Чебью их знала каждая собака…
Чтобы выйти к лесоповалу, нужно миновать железнодорожное полотно. Еще раньше –
шаткие мостки над белой от солнца водой. А до этого – поселок Чебью, наполненный
одурью и страхом.

Вот его портрет, точнее – фотоснимок. Алебастровые лиры над заколоченной дверью
местного клуба. Лавчонка, набитая пряниками и хомутами. .Художественно
оформленные диаграммы, сулящие нам мясо, яйца, шерсть, а также прочие интимные
блага. Афиша Леонида Кострицы. Мертвец или пьяные у обочины.
И над всем этим – лай собак, заглушающий рев пилорамы…

Впереди шел инструктор Пахапиль с Гаруном. В руке он держал брезентовый поводок.
Закуривая и ломая спички, он что-то говорил по-эстонски.
Всех собак на питомнике Густав учил эстонскому языку. Вожатые были этим
недовольны. Они жаловались старшине Евченко:
"Ты ей приказываешь – к ноге! А сучара тебе в ответ – нихт ферштейн! "

Инструктор вообще говорил мало. Если говорил, то по-эстонски. И в основном не с
земляками, а с Гаруном. Пес всегда сопровождал его.

Пахапиль был замкнутым человеком. Осенью на его имя пришла телеграмма. Она была
подписана командиром части и секретарем горисполкома Нарвы:

«Срочно вылетайте регистрации гражданкой Хильдой Кокс находящейся девятом месяце
беременности».

Вот так эстонец, думал я. Приехал из своей Курляндии. Полгода молчал, как
тургеневский Герасим. Научил всех собак лаять по-басурмански. А теперь улетает,
чтобы зарегистрироваться с гражданкой, откликающейся на потрясающее имя – Хильда
Кокс.
В тот же день Густав уехал на попутном лесовозе. Месяц скулил на питомнике верный
Гарун. Наконец Пахапиль вернулся.
Он угостил дневального таллиннской «Примой». Сшибая одуванчики новеньким
чемоданом, подошел к гимнастическим брусьям. Сунул руку каждому из нас.

– Женился? – спросил его Фидель.

– Та, – ответил Густав, краснея.