Page 30 - Зона

– Ну, а ты?
– А я – потомственный российский вор. Я воровал и буду…

Передо мной у низкого костра сидит человек. Рядом на траве белеет книга. В левой руке
он держит бутерброд…

– Привет, – сказал Купцов, – вот рассуди, начальник. Тут написано – убил человек
старуху из-за денег. Мучился так, что сам на каторгу пошел. А я, представь себе, знал
одного клиента в Туркестане. У этого клиента – штук тридцать мокрых дел и ни одной
судимости. Лет до семидесяти прожил. Дети. внуки, музыку преподавал на старости
лет… Более того, история показывает, что можно еще сильнее раскрутиться. Например,
десять миллионов угробить, или там сколько, а потом закурить «Герцеговину флор»…
– Слушай, – говорю я, – ты будешь работать, клянусь. Рано или поздно ты будешь
шофером, стропалем, возчиком. На худой конец – сучкорубом. Ты будешь работать либо
околеешь в ШИЗО. Ты будешь работать, даю слово. Иначе ты сдохнешь…
Зек оглядел меня как вещь. Как заграничный автомобиль напротив Эрмитажа.
Проследил от радиатора до выхлопной трубы. Затем он внятно произнес:
– Я люблю себя тешить…

И сразу – капитанский мостик над волнами. Изорванные в клочья паруса. Ветер, соленые
брызги… Мираж…

Я спрашиваю:
– Будешь работать?

– Нет. Я родился, чтобы воровать.
– Иди в ШИЗО!

Купцов встает. Он почти вежлив со мной. На лице его застыла гримаса веселого
удивления.

Где-то падают сосны, задевая небо. Грохочет лесовоз.
Неделю Купцов доходит в изоляторе. Без сигарет, без воздуха, на полухлебе.

– Ты даешь, начальник. – говорит он, когда я прохожу мимо амбразуры.
Наконец контролер отпускает его в зону.

В тот же день у него появляются консервы, масло, белый хлеб. Загадочная организация,
тюремный горсобес, снабжает его всем необходимым…

Февраль. Узкие тени лежат между сосен. На питомнике лают собаки.
Покинув казарму, мы с Хедояном оказываемся в зоне.

– Давай, – говорит Рудольф, – иди вдоль простреливаемого коридора, а я тебе навстречу.
Он идет через свалку к изолятору. По уставу мы должны идти вместе. Надзиратели
ходят только вдвоем. Недаром капитан Прищепа говорит: «Двое – это больше, чем Ты и
Я. Двое – это МЫ…»

Мы расстаемся под баскетбольными щитами. Зимней полночью они напоминают
виселицы. Как только я исчезну за баками свалки, Рудольф Хедоян вернется. Он закурит
и направится к вахте, где тикают ходики. Я тоже мог бы вернуться. Мы бы все поняли и
рассмеялись. Но для этого я слишком осторожен. Если это случится, я буду
отсиживаться на вахте каждый раз.

Я надвигаю воркутинский капюшон и распахиваю дверь соседнего барака. Нестерпимо
грохочет привязанный к скобе эмалированный чайник. Значит, в бараке не спят. Нары
пусты. Стол завален деньгами и картами. Кругом – человек двадцать в нижнем белье.