Page 31 - Зона

Взглянув на меня, продолжают игру.
– Не торопись, ахуна, – говорит карманник Чалый, – всех пощекочу!

– Жадность фрайера губит, – замечает валютчик Белуга.
– С довеском, – показывает карты Адам.

– Задвигаю и вывожу, – тихо роняет Купцов…

Я мог бы уйти. Водворить на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара вырвались бы
из натопленного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП,
где тикают ходики. Я мог остановиться, выкурить сигарету под баскетбольной корзиной.
Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу окурок. А потом на вахте я бы слушал,
как Фидель говорит о любви. Я бы даже крикнул под общий смех:

– Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко забрался…
Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не зайти в барак…
Я говорю с порога:

– Когда заходит начальник, положено вставать.

Зеки прикрывают карты.
– Без понта, – говорит Купцов, – сейчас нельзя…

– Это вилы, начальник, – произносит Адам.
Остальные молчат. Я протягиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в
карманы и за пазуху. Чалый хватает меня за локоть.

– Руки! – приказывает ему Купцов.

И потом, обращаясь ко мне:
– Начальник, остынь!

Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.
Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой

деньги. Ощущаю на своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек.
Горечь всех слез. Злую волю…

Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно.
Чужие тени кинулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не
расслышав собственного крика…

В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродуктор. В гладкой
фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли шахматные фигуры
вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами расстилался морозный день. Пейзаж
в оконной раме…
Сухое чистое белье… Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат… Веселая музыка из
репродуктора… Клиническая прямота и откровенность быта. Все это заслоняло
изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших к автоматам часовых. И тем не
менее я вспоминал Купцова очень часто. Я не удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в
своей лагерной робе. Да еще и с книгой в руках.
Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувствовал: неподалеку от
белого лезвия мелькнула улыбка Купцова. Упала, как тень, на его лицо…
В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темном флигеле,
натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к подполковнику Гречневу.