Page 125 - Избранное
P. 125

хозяйству. Молочные продукты пробуют без  хлеба и без ничего, иначе не узнаешь, какой
               именно сорт и какой вкус.
                     Тут я вижу, что засыпался, но говорю:
                     — Это я сам знаю. И вы есть толстобрюхий дурак, если не понимаете. Я хлеб не для
               еды  буду  употреблять,  а  мне  надо  соприкасать  эти  два  продукта,  в  силу  чего  я  увижу
               окисление, и тогда, попробовав, не ошибусь в расчете, какая там есть порча. Это, говорю,
               есть последний заграничный метод. Я, говорю, удивляюсь на вашу серость и отсталость от
               Европы.
                     Тут меня торжественно ведут туда и сюда. Записывают. Одевают в белый балахон и
               говорят: "Ну, пойдем к бочкам".
                     А у меня от страху душа в пятках и ноги еле двигаются.
                     Вот пошли мы к бочкам, но тут на мое счастье вызывают управляющего по спешному
               делу. Тут у меня на сердце отлегло. Я говорю рабочим:
                     — Выручайте,  братцы,  то  есть  ни  черта  не  понимаю  в  этом  деле.  Хотя  укажите
               поскорей, чем пробовать масло — пальцем или особой щепочкой.
                     Вот рабочие смоются надо мной, умирают со смеху, тем не менее рассказывают, что
               надо делать и, главное, что говорить.
                     Вот  управляющий  приходит  —  я  ему  прямо  затемнил  глаза.  Говорю  разные
               специальные  фразы,  правильно  пробую.  Вижу  —  человек  даже  расцвел  от  моей  высокой
               квалификации.
                     И вот к вечеру, нажравшись до отвалу, я решил не уходить с этого хлебного места. И
               вот остался.
                     Профессия оказалась глупая и бестолковая. Надо пробовать масло особой такой тонкой
               ложечкой. Надо подковырнуть масло из глубины бочки и пробовать его. И чуть маленько
               горечь, или не то достоинство, или там лишняя муха, или соль  — надо браковать, чтоб не
               вызвать недовольства среди мировой буржуазии.
                     Ну, сразу, конечно, я не понимал разницы, — каждое масло мне чересчур нравилось, но
               после кое-чему научился и стал даже покрикивать на управляющего, который чересчур был
               доволен,  что  нашел  меня.  И  даже  писал  своему  владельцу  письмо,  где  наплел  про  себя
               разные истории и просил себе надбавку или там какойнибудь трудовой орден за отличные
               дела.
                     Так  вот,  конечно, первые  дни  мне  профессия  нравилась. Бывало, отхватишь  сыру  да
               навернешь масла — лучше, думаю, работы и не бывает на земном шаре.
                     После вижу — что-то не того.
                     Через две недели я начал страдать, вздыхать и мечтать уже с этим расстаться.
                     Потому за день напробуешься жиров, и глаза ни на что не глядят. Хочешь чего-нибудь
               скушать, а душа не принимает. И внутри как-то тошно, жирно. Никакая пища не интересна, и
               жизнь кажется скучной и бестолковой.
                     И при этом еще строго запрещалось пить. Никакого вина или там водки нельзя было в
               рот брать. Потому алкоголь отбивает вкус, и через это можно натворить безобразных делов и
               перепутать качество.
                     Короче говоря, через две недели я ложился после работы вверх брюхом и неподвижно
               лежал на солнце, рассчитывая, что горячее светило вытопит у меня лишний жир и мне снова
               захочется ходить, гулять, кушать борщ, котлеты и так далее…
                     А был там у меня в этих краях один приятель. Один прекрасный грузин. Некто Миша.
               Очень  чудный  человек  и  душевный  товарищ  И  был  он  тоже  дегустатор,  пробольщик.  Но
               только в другом деле. Он пробовал вино.
                     Там  в  Крыму  были  такие  винные  подвалы  —  удельного  ведомства.  Вот  там  он  и
               пробовал.
                     И профессия его, чересчур бестолковая, была даже хуже моей.
                     Ему даже кушать не разрешалось. С утра до вечера он пробовал вино и только вечером
               имел право чего-нибудь покушать.
   120   121   122   123   124   125   126   127   128   129   130