Page 125 - Избранное

хозяйству. Молочные продукты пробуют без хлеба и без ничего, иначе не узнаешь, какой
именно сорт и какой вкус.
Тут я вижу, что засыпался, но говорю:
— Это я сам знаю. И вы есть толстобрюхий дурак, если не понимаете. Я хлеб не для
еды буду употреблять, а мне надо соприкасать эти два продукта, в силу чего я увижу
окисление, и тогда, попробовав, не ошибусь в расчете, какая там есть порча. Это, говорю,
есть последний заграничный метод. Я, говорю, удивляюсь на вашу серость и отсталость от
Европы.
Тут меня торжественно ведут туда и сюда. Записывают. Одевают в белый балахон и
говорят: "Ну, пойдем к бочкам".
А у меня от страху душа в пятках и ноги еле двигаются.
Вот пошли мы к бочкам, но тут на мое счастье вызывают управляющего по спешному
делу. Тут у меня на сердце отлегло. Я говорю рабочим:
— Выручайте, братцы, то есть ни черта не понимаю в этом деле. Хотя укажите
поскорей, чем пробовать масло — пальцем или особой щепочкой.
Вот рабочие смоются надо мной, умирают со смеху, тем не менее рассказывают, что
надо делать и, главное, что говорить.
Вот управляющий приходит — я ему прямо затемнил глаза. Говорю разные
специальные фразы, правильно пробую. Вижу — человек даже расцвел от моей высокой
квалификации.
И вот к вечеру, нажравшись до отвалу, я решил не уходить с этого хлебного места. И
вот остался.
Профессия оказалась глупая и бестолковая. Надо пробовать масло особой такой тонкой
ложечкой. Надо подковырнуть масло из глубины бочки и пробовать его. И чуть маленько
горечь, или не то достоинство, или там лишняя муха, или соль — надо браковать, чтоб не
вызвать недовольства среди мировой буржуазии.
Ну, сразу, конечно, я не понимал разницы, — каждое масло мне чересчур нравилось, но
после кое-чему научился и стал даже покрикивать на управляющего, который чересчур был
доволен, что нашел меня. И даже писал своему владельцу письмо, где наплел про себя
разные истории и просил себе надбавку или там какойнибудь трудовой орден за отличные
дела.
Так вот, конечно, первые дни мне профессия нравилась. Бывало, отхватишь сыру да
навернешь масла — лучше, думаю, работы и не бывает на земном шаре.
После вижу — что-то не того.
Через две недели я начал страдать, вздыхать и мечтать уже с этим расстаться.
Потому за день напробуешься жиров, и глаза ни на что не глядят. Хочешь чего-нибудь
скушать, а душа не принимает. И внутри как-то тошно, жирно. Никакая пища не интересна, и
жизнь кажется скучной и бестолковой.
И при этом еще строго запрещалось пить. Никакого вина или там водки нельзя было в
рот брать. Потому алкоголь отбивает вкус, и через это можно натворить безобразных делов и
перепутать качество.
Короче говоря, через две недели я ложился после работы вверх брюхом и неподвижно
лежал на солнце, рассчитывая, что горячее светило вытопит у меня лишний жир и мне снова
захочется ходить, гулять, кушать борщ, котлеты и так далее…
А был там у меня в этих краях один приятель. Один прекрасный грузин. Некто Миша.
Очень чудный человек и душевный товарищ И был он тоже дегустатор, пробольщик. Но
только в другом деле. Он пробовал вино.
Там в Крыму были такие винные подвалы — удельного ведомства. Вот там он и
пробовал.
И профессия его, чересчур бестолковая, была даже хуже моей.
Ему даже кушать не разрешалось. С утра до вечера он пробовал вино и только вечером
имел право чего-нибудь покушать.