Page 232 - Избранное

Семеныч Кушаков остался ни при чем в своей жизни. А жил тоже хорошо и даже сигары
курил.
Котофеев как-то близко принял к сердцу и этого учителя. Он стал расспрашивать жену,
почему и отчего тот впал в бедность.
Борис Иванович захотел даже увидеть этого учителя. Захотел немедленно принять
самое горячее участие в его плохой жизни. И он стал просить свою жену, Лукерью Петровну,
чтобы та сходила поскорей за учителем, привела бы его и напоила чаем.
Для порядку побранившись и назвав мужа "вахлаком", Лукерья Петровна все же
накинула косынку и побежала за учителем, снедаемая крайним любопытством.
Учитель, Иван Семенович Кушаков, пришел почти немедленно.
Это был седоватый, сухонький старичок в длинном худом сюртуке, без жилета. Грязная
рубашка без воротника выпирала на груди комком. И медная, желтая, ужасно яркая запонка
выдавалась как-то далеко вперед своей пупочкой.
Седоватая щетина на щеках учителя чистописания была давно небрита и росла
кустиками.
Учитель вошел в комнату, потирая руки и на ходу прожевывая что-то. Он степенно, но
почти весело поклонился Котофееву и зачем-то подмигнул ему глазом.
Потом присел к столу и, пододвинув тарелку с ситником с изюмом, принялся жевать,
тихо усмехаясь себе под нос.
Когда учитель поел, Борис Иванович с жадным любопытством стал расспрашивать о
прежней его жизни и о том, как и почему он так опустился и ходит без воротничка, в грязной
рубашке и с одной голой запонкой.
Учитель, потирая руки и весело, но ехидно подмигивая, стал говорить, что он
действительно неплохо жил и даже сигары курил, но с изменением потребностей в
чистописании предмет этот был исключен из программы.
— А я с этим свыкся уж, — сказал учитель, — привык. И на жизнь не жалуюсь. А что
ситный скушал, то в силу привычки, а вовсе не от голоду.
Лукерья Петровна, сложив руки на переднике, хохотала, предполагая, что учитель уже
начинает завираться и сейчас заврется окончательно. Она с нескрываемым любопытством
глядела на учителя, ожидая от него чегото необыкновенного.
А Борис Иванович, покачивая головой, бормотал чтото, слушая учителя.
— Что ж, — сказал учитель, снова без нужды усмехаясь, — так и все в нашей жизни
меняется. Сегодня, скажем, отменили чистописание, завтра рисование, а там, глядишь, и до
вас достукаются.
— Ну, уж вы того, — сказал Котофеев, слегка задохнувшись. — Как же до меня-то
могут достукаться… Если я в искусстве… Если я на треугольнике играю.
— Ну и что ж, — сказал учитель презрительно, — наука и техника нынче движется
вперед. Вот изобретут вам электрический этот самый инструмент и крышка…
И достукались…
Котофеев, снова слегка задохнувшись, взглянул на жену.
— И очень просто, — сказала жена, — если в особенности движется наука и техника.
Борис Иванович вдруг встал и начал нервно ходить по комнате.
— Ну и что ж, ну и пущай, — сказал он, — ну и пущай.
— Тебе пущай, — сказала жена, — а еще отдувайся. Мне же, дуре, на шею сядешь,
пилат-мученик.
Учитель завозился на стуле и примиряюще сказал:
— Так и все: сегодня чистописание, завтра рисование… Все меняется, милостивые мои
государи.
Борис Иванович подошел к учителю, попрощался с ним и, попросив его зайти хотя бы
завтра к обеду, вызвался проводить гостя до дверей.
Учитель встал, поклонился и, весело потирая руки, снова сказал, выйдя в сени:
— Уж будьте покойны, молодой человек, сегодня чистописание, завтра рисование, а