Page 235 - Избранное

Тогда кто-то чиркнул спичкой и зажег восковой огарок на огромном подсвечнике.
Голые высокие стены и жалкая церковная утварь осветились вдруг желтым скудным
мигающим светом.
Бориса Ивановича в церкви не было.
И когда толпа, толкаясь и гудя, ринулась в каком-то страхе назад, сверху, с колокольни,
раздался вдруг гудящий звон набата.
Сначала редкие удары, потом все чаще и чаще, поплыли в тихом ночном воздухе.
Это Борис Иванович Котофеев, с трудом раскачивая тяжелый медный язык, бил по
колоколу, будто нарочно стараясь этим разбудить весь город, всех людей.
Это продолжалось минуту.
Затем снова завыл знакомый голос:
— Здеся! Братцы, неужели-те человека выпущать?
Крой на колокольню! Хватай бродягу!
Несколько человек бросились наверх.
Когда Бориса Ивановича выводили из церкви, огромная толпа полуодетых людей,
наряд милиции и пригородная пожарная команда стояли у церковной ограды.
Молча, через толпу, Бориса Ивановича провели под руки и поволокли в штаб милиции.
Борис Иванович был смертельно бледен и дрожал всем телом. А ноги его непослушно
волочились по мостовой.
Впоследствии, много дней спустя, когда Бориса Ивановича спрашивали, зачем он это
все сделал и зачем, главное, полез на колокольню и стал звонить, он пожимал плечами и
сердито отмалчивался или же говорил, что он подробностей не помнит. А когда ему
напоминали об этих подробностях, он конфузливо махал руками, упрашивая де говорить об
этом.
А в ту ночь продержали Бориса Ивановича в милиции до утра и, составив на него
неясный и туманный протокол, Отпустили домой, взяв подписку о невыезде из города.
В рваном сюртуке, без шляпы, весь поникший и желтый, Борис Иванович вернулся
утром домой.
Лукерья Петровна выла в голос и колотила себя по грудям, проклиная день своего
рождения и всю свою разнесчастную жизнь с таким человеческим отребьем, как Борис
Иванович Котофеев.
А в тот же вечер Борис Иванович, как и всегда, в чистом, опрятном сюртуке, сидел в
глубине оркестра и меланхолически позвякивал в свой треугольник.
Был Борис Иванович, как и всегда, чистый и причесанный, и ничего в нем не говорило
о том, какую страшную ночь он прожил.
И только две глубокие морщины от носа к губам легли на его лице.
Этих морщин раньше не — было.
И не было еще той сутулой посадки, с какой Борис Иванович сидел в оркестре.
Но все перемелется — мука будет.
Борис Иванович Котофеев жить еще будет долго.
Он, дорогой читатель, и нас с тобой переживет. Мы так думаем.
1924

О ЧЕМ ПЕЛ СОЛОВЕЙ

А ведь посмеются над нами лет через триста! Странно, скажут, людишки жили.
Какие-то, скажут, у них были деньги, паспорта. Какие-то акты гражданского состояния и
квадратные метры жилищной площади…
Ну что ж! Пущай смеются.
Одно обидно: не поймут ведь, черти, половины. Да и где же им понять, если жизнь у
них такая будет, что, может, нам и во сне не снилась!
Автор не знает и не хочет загадывать, какая у них будет жизнь. Зачем же трепать свои