Page 265 - Избранное

жизнь, полную ежедневных катастроф и ужасов.
Правда, надо прямо сказать, что многие и не имели так называемой личной жизни —
они отдавали все силы и всю волю для своих идей и для стремления к цели. Ну, а которые
помельче, те, безусловно, ловчились, приспосабливались и старались попасть в ногу со
временем, для того чтобы прилично прожить и поплотнее покушать.
И жизнь шла своим чередом. Происходили любовь, и ревность, и деторождение, и
разные великие материнские чувства, и разные тому подобные прекрасные переживания. И
мы ходили с девушками в кино. И катались на лодках. И пели под гитару. И кушали вафли с
кремом. И носили модные носочки в полоску. И танцевали фокстрот под домашний рояль.
Нет, так называемая личная жизнь шла понемножку, как она всегда и при всех любых
обстоятельствах идет.
И любители такой жизни по мере своих сил приспосабливались и приноравливались.
Так сказать, каждая эпоха имеет свою психику. И в каждую эпоху пока что было
одинаково легко или, вернее, одинаково трудно жить.
Вот, для примера, на что уж беспокойный век, ну, скажем, шестнадцатый. Нам издали
поглядеть — так прямо немыслимым кажется. Чуть не каждый день в то время на дуэлях
дрались. Гостей с башен сбрасывали. И ничего. Все в порядке вещей было.
Нам-то, с пашей психикой, прямо боязно представить себе подобную ихнюю жизнь.
Для примера, какой-нибудь там ихний феодальный виконт или там бывший граф идет
погулять.
Вот идет он погулять и, значит, шпагу сбоку пришпиливает: мало ли, кто-нибудь его
сейчас, боже сохрани, плечом пихнет или обругает — сразу надо драться. И ничего.
Идет на прогулку, и даже на морде никакой грусти или паники не написано. Напротив
того, идет и даже, может быть, улыбается и насвистывает. Ну, жену небрежно на прощанье
поцелует.
— Ну, — скажет, — ма шер, я того… пошел прогуляться.
И та — хоть бы что.
— Ладно, — скажет, — не опоздай, скажет, к обеду.
Да в наше время жена бы рыдала и за ноги бы цеплялась, умоляя не выходить на улицу,
или в крайнем случае просила бы обеспечить ей безбедное существование. А тут просто и
безмятежно. Взял шпажонку, поточил ее, если она затупилась от прежней стычки, и пошел
побродить до обеда, имея почти все шансы на дуэль или столкновение.
Надо сказать, если б автор жил в ту эпоху, его бы силой из дому не выкурили. Так бы
всю жизнь и прожил бы взаперти, вплоть до нашего времени.
Да, с нашей точки зрения неинтересная была жизнь. А там этого не замечали и жили
поплевывая. И даже ездили в гости к имеющим башни.
Так что в этом смысле человек очень великолепно устроен. Какая жизнь идет — в той
он и прелестно живет. А которые не могут, те, безусловно, отходят в сторону и не путаются
под ногами. В этом смысле жизнь имеет очень строгие законы, и не всякий может поперек
пути ложиться и иметь разногласия.
Так вот, сейчас перейдем к главному описанию, из-за чего, собственно, и началась эта
книга. Автор извиняется, если он чего-нибудь лишнее сболтнул, не идущее к делу. Уж очень
все такие нужные вопросы, требующие немедленного разрешения.
А что до психики, так это очень верно. Это вполне историей проверено.
Так вот, сейчас со спокойной совестью мы перейдем к воспоминаниям о человеке,
который жил в начале двадцатого века.
По ходу повествования автор принужден будет касаться многих тяжелых вещей,
грустных переживаний, лишений и нужды.
Но автор просит не выносить об этом поспешного заключения.
Некоторые нытики способны будут все невзгоды приписать только революции, которая
происходила в то время.
Очень, знаете, странно, но тут дело не в революции. Правда, революция сбила этого