Page 5 - Избранное

дореволюционной жизни, и моралью, нравственными принципами нового общества.
Разрабатывая нарочито обыденные сюжеты, рассказывая частные истории,
приключившиеся с ничем не примечательным героем, писатель возвышал эти отдельные
случаи до уровня значительного обобщения. Он проникает в святая святых мещанин,
который невольно саморазоблачается в своих монологах. Эта умелая мистификация
достигалась посредством мастерского владения манерой повествования от имени
рассказчика, мещанина, который не только опасался открыто декларировать свои воззрения,
но и старался нечаянно не дать повода для возбуждения о себе каких-либо
предосудительных мнений.
Комического эффекта Зощенко часто достигал обыгрыванием слов и выражений,
почерпнутых из речи малограмотного мещанина, с характерными для нее вульгаризмами,
неправильными грамматическими формами и синтаксическими конструкциями ("плитуар",
"окромя", "хресь", "етот", "в ем", "брунеточка", "вкапалась", "для скусу", "хучь плачь", "эта
пудель", "животная бессловесная", "у плите" и т.д.).
Использовались и традиционные юмористические схемы, вошедшие в широкий обиход
со времен "Сатирикона": враг взяток, произносящий речь, в которой дает рецепты, как брать
взятки ("Речь, произнесенная на банкете"); противник многословия, сам на поверку
оказывающийся любителем праздных и пустых разговоров ("Американцы"); доктор,
зашивающий часы "кастрюльного золота" в живот больному ("Часы").
Зощенко — писатель не только комического слога, но и комических положений. Стиль
его рассказов — это не просто смешные словечки, неправильные грамматические обороты и
речения. В том-то и состояла печальная судьба авторов, стремившихся писать "под
Зощенко", что они, по меткому выражению К. Федипа, выступали просто как плагиаторы,
снимая с него то, что удобно снять, — одежду. Однако они были далеки от постижения
существа зощенковского новаторства в области сказа. Зощенко сумел сделать сказ очень
емким и художественно выразительным. Герой-рассказчик только говорит, и автор не
усложняет структуру произведения дополнительными описаниями тембра его голоса, его
манеры держаться, деталей его поведения. Однако посредством сказовой манеры отчетливо
передаются и жест героя, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение
автора к рассказываемому. То, чего другие писатели добивались введением дополнительных
художественных деталей, Зощенко достиг манерой сказа, краткой, предельно сжатой фразой
и в то же время полным отсутствием "сухости".
Сначала Зощенко придумывал различные имена своим сказовым маскам (Синебрюхов,
Курочкин, Гаврилыч), но позднее от этого отказался. Например, "Веселые рассказы",
изданные от имени огородника Семена Семеновича Курочкина, впоследствии стали
публиковаться вне прикрепленности к личности этого персонажа. Сказ стал сложнее,
художественно многозначнее.
Форму сказа использовали Н. Гоголь, И. Горбунов, Н. Лесков, советские писатели 20-х
годов. Вместо картинок жизни, в которых отсутствует интрига, а порою и всякое сюжетное
действие, как было в мастерски отточенных миниатюрах-диалогах И. Горбунова, вместо
подчеркнуто изощренной стилизации языка городского мещанства, которой Н. Лесков
добивался посредством лексической ассимиляции различных речевых стихий и народной
этимологии, Зощенко, не чураясь и этих приемов, ищет и находит средства, наиболее точно
отвечающие складу и духу его героя.
Зощенко зрелой поры шел по пути, проложенному Гоголем и Чеховым, не копируя,
однако, в отличие от многочисленных обличителей 20-х годов, их манеры.
К. Федин отметил умение писателя "сочетать в тонко построенном рассказе иронию с
правдой чувства" [4]. Достигалось это неповторимыми зощенковскими приемами, среди
которых важное место принадлежало особо интонированному юмору.
Юмор Зощенко насквозь ироничен. Писатель называл свои рассказы: "Счастье",
"Любовь", "Легкая жизнь", "Приятные встречи", "Честный гражданин", "Богатая жизнь",
"Счастливое детство" и т.п. А речь в них шла о прямо противоположном тому, что было