Page 9 - Избранное

"Обычно думают, — писал он в 1929 году, — что я искажаю "прекрасный русский
язык", что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я
нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику.
Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас
говорит и думает улица.
Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьезов и не для того, чтобы точнее
копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы заполнить хотя бы временно тот
колоссальный разрыв, который произошел между литературой и улицей.
Я говорю — временно, так как я и в самом деле пишу так временно и пародийно" [5].
В середине 30-х годов писатель заявлял: "С каждым годом я все больше снимал и
снимаю утрировку с моих рассказов. И когда у нас (в общей массе) будут говорить
совершенно изысканно, я, поверьте, не отстану от века" [6].
Отход от сказа не был простым формальным актом, он повлек за собой полную
структурную перестройку зощенковской новеллы. Меняется не только стилистика, но и
сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психологический анализ. Даже
внешне рассказ выглядит иначе, превышая по размерам прежний в два-три раза. Зощенко
нередко как бы возвращается к своим ранним опытам начала 20-х годов, но уже на более
зрелом этапе, по-новому используя наследие беллетризованной комической новеллы.
Уже сами названия рассказов и фельетонов середины и второй половины 30-х годов
("Нетактично поступили", "Плохая жена", "Неравный брак", "Об уважении к людям", "Еще о
борьбе с шумом") достаточно точно указывают на волнующие теперь сатирика вопросы. Это
не курьезы быта или коммунальные неполадки, а проблемы этики, формирования новых
нравственных отношений.
Фельетон "Благие порывы" (1937) написан, казалось бы, на очень частную тему: о
крошечных окошках у кассиров зрелищных предприятий и в справочных киосках. "Там
только руки торчат кассирши, книжка с билетами лежит и ножницы. Вот вам и вся
панорама". Но чем дальше, тем больше развертывается тема уважительного отношения к
посетителю, клиенту, каждому советскому человеку. Против суконно-дремотного
вицмундирного благополучия и непременного трепета перед казенной "точкой" восстает
сатирик.
"Не то чтобы мне охота видеть выражение лица того, который мне дает справку, но
мне, может, охота его переспросить, посоветоваться. Но окошечко меня отгораживает и, как
говорится, душу холодит. Тем более, чуть что — оно с треском захлопывается и ты, понимая
свое незначительное место в этом мире, Снова уходишь со стесненным сердцем".
Основу сюжета составляет простой факт: старухе нужно получить справку.
"Губы у нее шепчут, и видать, что ей охота с кем-нибудь поговорить, узнать,
расспросить и выяснить.
Вот она подходит к окошечку. Окошечко раскрывается. И там показывается голова
молодого вельможи.
Старуха начинает свои речи, но молодой кавалер отрывисто говорит:
— Абра са се кно…
И захлопывается окошечко.
Старуха было снова сунулась к окну, но снова, получив тот же ответ, отошла в
некотором даже испуге.
Прикинув в своей голове эту фразу "Абра са се кно", я решаюсь сделать перевод с
языка поэзии бюрократизма на повседневный будничный язык прозы. И у меня получается:
"Обратитесь в соседнее окно".
Переведенную фразу я сообщаю старухе, и она неуверенной походкой идет к
соседнему окну.
Нет, ее там тоже долго не задержали, и она вскоре ушла вместе с приготовленными
речами".
Фельетон заострен против того, как деликатно выражается Зощенко,