Page 89 - «Детские годы Багрова-внука»

очень легко сел верхом, махнул своей страшной плетью и поехал домой. Я

недаром обратил внимание на разговор башкирского старшины с моим
отцом. Оставшись наедине с матерью, он говорил об этом с невеселым
лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не
нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и
без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена
двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным,
которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на
другие, казённые земли было очень трудно; всего же более не нравилось
моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и
всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком. Теперь я
рассказал об этом так, как узнал впоследствии; тогда же я не мог понять
настоящего дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а
может быть, и драться. Сердце моё почувствовало, что моя Сергеевка не
[4]
крепкая, и я не ошибся .
С каждым днём все более и более устраивалась наша полукочевая
жизнь. Оконные рамы привезли и, за неимением косяков, приколотили их
снаружи довольно плотно; но дверей не было, и их продолжали заменять
коврами, что мне казалось нисколько не хуже дверей. На дворе поставили
большую новую белую калмыцкую кибитку; боковые войлочные стенки
можно было поднять, и решётчатая кибитка тогда представляла вид
огромного зонтика с круглым отверстием вверху. Мы обыкновенно там
обедали, чтоб в наших комнатах было меньше мух, и обыкновенно
поднимали одну сторону кибитки, ту, которая находилась в тени. Кумыс
приготовлялся отлично хорошо, и мать находила его уже не так противным,
как прежде, но я чувствовал к нему непреодолимое отвращение, по крайней

мере, уверял в том и себя и других, и хотя матери моей очень хотелось,
чтобы я пил кумыс, потому что я был худ и все думали, что от него
потолстею, но я отбился. Сестрица тоже не могла его переносить; он
решительно был ей вреден. По совести говоря, я думаю, что мог
привыкнуть к кумысу, но я боялся, чтоб его употребление и утренние
прогулки, неразлучные с ним, не отняли у меня лучшего времени для
уженья. Охота удить рыбу час от часу более овладевала мной; я только из
боязни, чтоб мать не запретила мне сидеть с удочкой на озере, с
насильственным прилежанием занимался чтением, письмом и двумя
первыми правилами арифметики, чему учил меня отец. Я помню, что
притворялся довольно искусно и часто пускался в длинные рассуждения с
матерью, тогда как на уме моем только и было, как бы поскорее убежать с
удочкой на мостки, когда каждая минута промедления была для меня