Page 37 - Детство

Отец дергает плечом, быстро разглаживает бороду на две стороны.

Матушка спрашивает кротко:
- Она уже сломана?
- Эти болваны американцы,- фыркнув, говорит отец,- выдумывают
машины, которые ежеминутно ломаются. Я тут ни при чем.
Рисуя реку Амазонку с притоками, Никита с любовью и нежным
весельем думал об отце. Совесть его была спокойна,- матушка напрасно
сказала, что он его забыл.
Вдруг в стене треснуло, как из пистолета. Матушка громко ахнула,
уронила на пол вязанье. Под комодом хрюкнул и задышал со злости еж
Ахилка. Никита посмотрел на Аркадия Ивановича, который притворялся,
что читает, на самом деле глаза его были закрыты, хотя он не спал. Никите
стало жалко Аркадия Ивановича: бедняк, все думает о своей невесте, Вассе
Ниловне, городской учительнице. Вот она, разлука-то!
Никита подпер щеку кулаком и стал думать теперь о своей разлуке. На
этом месте у стола сидела Лиля, и сейчас ее нет. Какая грусть,- была, и нет.
А вот - пятно на столе, где она пролила гуммиарабик. А на этой стене была

когда-то тень от ее банта. "Пролетели счастливые дни". У Никиты
защипало в горле от этих необыкновенно грустных, сейчас им выдуманных
слов. Чтобы не забыть их, он записал внизу под Америкой: "Пролетели
счастливые дни" - и, продолжая рисовать, повел реку Амазонку совсем уже
не в ту сторону,- через Парагвай и Уругвай к Огненной Земле.
- Александра Леонтьевна, я думаю, вы правы: этот мальчик готовит
себя в телеграфисты на станцию Безенчук,- спокойным голосом, от
которого полезли мурашки, проговорил Аркадий Иванович, уже давно
смотревший, что выделывает с картой Никита.
БУДНИ
Морозы становились все крепче. Ледяными ветрами осыпало иней с
деревьев. Снега покрылись твердым настом, по которому иззябшие и
голодные волки, в одиночку и по двое, подходили по ночам к самой

усадьбе.
Чуя волчий дух, Шарок и Каток от тоски начинали скулить, подвывать,
лезли под каретник и выли оттуда тонкими, тошными голосами - у-у-у-у-у...
Волки переходили пруд и стояли в камышах, нюхая жилой запах
усадьбы. Осмелев, пробирались по саду, садились на снежной поляне перед
домом и, глядя светящимися глазами на темные замерзшие окна,
поднимали морды в ледяную темноту и сначала низко, будто ворча, потом
все громче, забирая голодной глоткой все выше, начинали выть, не
переводя духу,- выше, выше, пронзительнее...