Page 14 - Белый пудель

всеми позабытые. Кроме того, были в шарманке две предательские трубы. У одной –
дискантовой – пропал голос; она совсем не играла, и поэтому когда до нее доходила очередь,
то вся музыка начинала как бы заикаться, прихрамывать и спотыкаться. У другой трубы,
издававшей низкий звук, не сразу закрывался клапан: раз загудев, она тянула одну и ту же
басовую ноту, заглушая и сбивая все другие звуки, до тех пор пока ей вдруг не приходило
желание замолчать. Дедушка сам сознавал эти недостатки своей машины и иногда замечал
шутливо, но с оттенком тайной грусти:

– Что поделаешь?.. Древний орган… простудный… Заиграешь – дачники обижаются: «Фу,
говорят, гадость какая!» А ведь пьесы были очень хорошие, модные, но только нынешние
господа нашей музыки совсем не обожают. Им сейчас «Гейшу» подавай, «Под двуглавым
орлом», из «Продавца птиц» – вальс. Опять-таки трубы эти… Носил я орган к мастеру – и
чинить не берется. «Надо, говорит, новые трубы ставить, а лучше всего, говорит, продай ты
свою кислую дребедень в музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну, да уж ладно!
Кормила она нас с тобой, Сергей, до сих пор, Бог даст и еще покормит.

Дедушка Мартын Лодыжкин любил свою шарманку так, как можно любить только живое,
близкое, пожалуй, даже родственное существо. Свыкнувшись с ней за многие годы тяжелой
бродячей жизни, он стал наконец видеть в ней что-то одухотворенное, почти сознательное.
Случалось иногда, что ночью, во время ночлега, где-нибудь на грязном постоялом дворе,
шарманка, стоявшая на полу, рядом с дедушкиным изголовьем, вдруг издавала слабый звук,
печальный, одинокий и дрожащий, точно старческий вздох. Тогда Лодыжкин тихо гладил ее
по резному боку и шептал ласково:

– Что, брат? Жалуешься?.. А ты терпи…

Столько же, сколько шарманку, может быть даже немного больше, он любил своих младших
спутников в вечных скитаниях: пуделя Арто и маленького Сергея. Мальчика он взял пять лет
тому назад «напрокат» у забулдыги, вдового сапожника, обязавшись за это уплачивать по два
рубля в месяц. Но сапожник вскоре умер, и Сергей остался навеки связанным с дедушкой и
душою, и мелкими житейскими интересами.

II

Тропинка шла вдоль высокого прибрежного обрыва, извиваясь в тени столетних маслин.
Море иногда мелькало между деревьями, и тогда казалось, что, уходя вдаль, оно в то же
время подымается вверх спокойной могучей стеной, и цвет его был еще синее, еще гуще в
узорчатых прорезах, среди серебристо-зеленой листвы. В траве, в кустах кизиля и дикого
шиповника, в виноградниках и на деревьях – повсюду заливались цикады; воздух дрожал от
их звенящего, однообразного, неумолчного крика. День выдался знойный, безветренный, и
накалившаяся земля жгла подошвы ног.

Сергей, шедший, по обыкновению, впереди дедушки, остановился и ждал, пока старик не
поравнялся с ним.

– Ты что, Сережа? – спросил шарманщик.

– Жара, дедушка Лодыжкин… нет никакого терпения! Искупаться бы…

Старик на ходу привычным движением плеча поправил на спине шарманку и вытер рукавом
вспотевшее лицо.

Page 14/111