Page 15 - Лошадиная фамилия

политические слова тебя угнать может господин мировой судья? А старшина говорит:
«Мировой, говорит, дальше своих пределов ничего обозначить не может. Только малые дела
ему подсудны». Так и сказал, все слышали… Как же, говорю, ты смеешь власть уничижать?
Ну, говорю, со мной не шути шуток, а то дело, брат, плохо. Бывало, в Варшаве или когда в
швейцарах был в мужской классической прогимназии, то как заслышу какие неподходящие
слова, то гляжу на улицу, не видать ли жандарма. «Поди, говорю, сюда, кавалер», – и все ему
докладываю. А тут, в деревне, кому скажешь?.. Взяло меня зло. Обидно стало, что нынешний
народ забылся в своеволии и неповиновении, я размахнулся и… конечно, не то чтобы сильно,
а так, правильно, полегоньку, чтоб не смел про ваше высокородие такие слова говорить… За
старшину урядник вступился. Я, стало быть, и урядника… И пошло… Погорячился, ваше
высокородие, ну да ведь без того нельзя, чтоб не побить. Ежели глупого человека не
побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо ежели за дело… ежели беспорядок…

– Позвольте! За непорядками есть кому глядеть. На это есть урядник, староста, сотский…

– Уряднику за всем не углядеть, да урядник и не понимает того, что я понимаю…

– Но поймите, что это не ваше дело!

– Чего-с? Как же это не мое? Чудно-с… Люди безобразят – и не мое дело! Что ж мне, хвалить
их, что ли? Они вот жалятся вам, что я песни петь запрещаю… Да что хорошего в песнях-то?
Вместо того чтоб делом каким заниматься, они песни… А еще тоже моду взяли вечера с
огнем сидеть. Нужно спать ложиться, а у них разговоры да смехи. У меня записано-с!

– Что у вас записано?

– Кто с огнем сидит.

Пришибеев вынимает из кармана засаленную бумажку, надевает очки и читает:

– Которые крестьяне сидят с огнем: Иван Прохоров, Савва Микифоров, Петр Петров.
Солдатка Шустрова, вдова, живет в развратном беззаконии с Семеном Кисловым. Игнат
Сверчок занимается волшебством, и жена его Мавра есть ведьма, по ночам ходит доить
чужих коров.

– Довольно! – говорит судья и начинает допрашивать свидетелей.

Унтер Пришибеев поднимает очки на лоб и с удивлением глядит на мирового, который,
очевидно, не на его стороне. Его выпученные глаза блестят, нос становится ярко-красным.
Глядит он на мирового, на свидетелей и никак не может понять, отчего это мировой так
взволнован и отчего из всех углов камеры слышится то ропот, то сдержанный смех.
Непонятен ему и приговор: на месяц под арест!

– За что?! – говорит он, разводя в недоумении руками. – По какому закону?

И для него ясно, что мир изменился и что жить на свете уже никак невозможно. Мрачные,
унылые мысли овладевают им. Но, выйдя из камеры и увидев мужиков, которые толпятся и
говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по
швам и кричит хриплым, сердитым голосом:

– Нар-род, расходись! Не толпись! По домам!

Восклицательный знак

(Святочный рассказ)

Page 15/30