Page 5 - Ночь перед Рождеством

— Нет, кум, пойдём! нельзя, нужно идти!

Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень неприятно тащиться в
такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему
советовали.

Кум, не выразив на лице своём ни малейшего движения досады, как человек, которому
решительно всё равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, обсмотрелся, почесал
палочкой батога [20] свои плечи, и два кума отправились в дорогу.

* * *

Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка. Оксане не минуло ещё и
семнадцати лет, как во всём почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону
Диканьки, только и речей было, что про неё. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки
и не было ещё никогда и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала всё, что про неё
говорили, и была капризна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте и запаске[21], а в
каком-нибудь капоте[22], то разогнала бы всех своих девок. Парубки гонялись за нею
толпами, но, потерявши терпение, оставляли мало-помалу и обращались к другим, не так
избалованным. Один только кузнец был упрям и не оставлял своего волокитства, несмотря
на то что и с ним поступаемо было ничуть не лучше, как с другими.

По выходе отца своего она долго ещё принаряживалась и жеманилась перед небольшим в
оловянных рамках зеркалом и не могла налюбоваться собою.

— Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? — говорила она, как бы рассеянно,
для того только, чтобы об чём-нибудь поболтать с собою. — Лгут люди, я совсем не хороша.
— Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими чёрными
очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное. —
Разве чёрные брови и очи мои, — продолжала красавица, не выпуская зеркала, — так
хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздёрнутом кверху носе?
и в щеках? и в губах? Будто хороши мои чёрные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они,
как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем
не хороша! — И, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: — Нет, хороша я!
Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться
мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть.

— Чудная девка! — прошептал вошедший тихо кузнец. — И хвастовства у неё мало! С час
стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и ещё хвалит себя вслух!

— Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, — продолжала хорошенькая кокетка, —
как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шёлком. А какие ленты на голове! Вам
век не увидать богаче галуна[23]! Всё это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне
женился самый лучший мо?лодец на свете! — И, усмехнувшись, поворотилась она в другую
сторону и увидела кузнеца…

Вскрикнула и сурово остановилась перед ним.

Кузнец и руки опустил.

Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нём была
видна, и сквозь суровость какая-то издёвка над смутившимся кузнецом, и едва заметная
краска досады тонко разливалась по лицу; всё это так смешалось и так было неизобразимо
хорошо, что расцеловать её миллион раз — вот всё, что можно было сделать тогда

Page 5/37