Page 14 - Севастопольские рассказы

пишет: «До нас газеты доходят ужасно поздно, а хотя изустных новостей и много, не всем
можно верить. Например, знакомые тебе

барышни с музыкой рассказывали вчера, что уж будто Наполеон пойман нашими казаками и
отослан в Петербург, но ты понимаешь, как много я этому верю. Рассказывал же нам один
приезжий из Петербурга (он у министра по особым порученьям, премилый человек, и теперь,
как в городе никого нет, такая для нас

рисурс , что ты себе представить не можешь) – так он говорит наверно, что наши заняли
Евпаторию,

так что французам нет уж сообщения с Балаклавой , и что у нас при этом убито 200 человек,
а у французов до 15 тыс. Жена была в таком восторге по этому случаю, что

кутила целую ночь и говорит, что ты наверное, по ее предчувствию, был в этом деле и
отличился»…

Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон
письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное
понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных
сапогах, о товарище его, который пишет

рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть,
даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем
этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан
Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном
друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о

чувстве , вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они,
бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, – вспомнил о
дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны
бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в
удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям,
дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это

милое для него письмо. – Эти воспоминания имели тем б?льшую прелесть для
штабс-капитана Михайлова, что тот круг, в котором ему теперь привелось жить в пехотном
полку, был гораздо ниже того, в котором он вращался прежде, как кавалерист и дамский
кавалер, везде хорошо принятый в городе Т.

Его прежний круг был до такой степени выше теперешнего, что когда, в минуты
откровенности, ему случалось рассказывать пехотным товарищам, как у него были свои
дрожки, как он танцовал на балах у губернатора и играл в карты с штатским генералом, его
слушали равнодушно-недоверчиво, как будто не желая только противоречить и доказывать
противное – «пускай говорит», мол, и что ежели он не выказывал явного презрения к кутежу
товарищей – водкой, к игре на 5-ти рублевый банк, и вообще к грубости их отношений, то это
надо отнести к особенной кротости, уживчивости и рассудительности его характера.

От воспоминаний штабс-капитан Михайлов невольно перешел к мечтам и надеждам. «Каково
будет удивление и радость Наташи, думал он, шагая на своих стоптанных сапогах по
узенькому переулку, когда она вдруг прочтет в «Инвалиде» описание, как я первый влез на
пушку и получил Георгия. Капитана же я должен получить по старому представлению. Потом
очень легко я в этом же году могу получить майора по линии, потому что много перебито, да и
еще, верно, много перебьют нашего брата в эту кампанию. А потом опять будет дело, и, мне,
как известному человеку, поручат полк… подполковник… Анну на шею… полковник....» и он
был уже генералом, удостоивающим посещения Наташу, вдову товарища, который по его

Page 14/326