Page 19 - Севастопольские рассказы

Михайлов вспомнил, куда он идет, и ему стыдно стало.

– Ведь ты хоть кого выведешь из терпенья, Никита, – сказал он кротким голосом. – Письмо
это к батюшке на столе, оставь так и не трогай, – прибавил он, краснея.

– Слушаюсь, – сказал Никита, расчувствовавшийся под влиянием вина, которое он выпил «

на свои деньги », и с видимым желанием заплакать, хлопая глазами.

Когда же на крыльце штабс-капитан сказал: «прощай, Никита!» то Никита вдруг разразился
принужденными рыданиями и бросился целовать руки своего барина. «Прощайте, барин!»
всхлипывая, говорил он.

Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к
этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то о
том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой
осталась, и рассказала в сотый раз пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили еще в
первую

бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила,
принадлежал не ей) и т. д. и т.д. – По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил
хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив,
побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.

«А может быть, только ранят, рассуждал сам с собою штабс-капитан, уже сумерками подходя
с ротой к бастиону. Но куда? как? сюда или сюда? – думал он, мысленно указывая на живот и
на грудь. – Вот ежели бы сюда – он думал о верхней части ноги – да кругом бы обошла –
всё-таки должно быть больно. Ну, а как сюда да осколком – кончено!»

Штабс-капитан, однако, сгибаясь, по траншеям благополучно дошел до ложементов,
расставил с саперным офицером, уже в совершенной темноте, людей на работы и сел в
ямочку под бруствером. Стрельба была малая; только изредка вспыхивали то у нас, то у

него молнии, и светящаяся трубка бомбы прокладывала огненную дугу на темном звездном
небе. Но все бомбы ложились далеко сзади и справа ложемента, в котором в ямочке сидел
штабс-капитан, так что он успокоился отчасти, выпил водки, закусил мыльным сыром, закурил
папиросу и, помолившись Богу, хотел заснуть немного.

5.

Князь Гальцин, подполковник Нефердов, юнкер барон Пест, который встретил их на
бульваре, и Праскухин, которого никто не звал, с которым никто не говорил, но который не
отставал от них, все с бульвара пошли пить чай к Калугину.

– Ну так ты мне не досказал про Ваську Менделя, – говорил Калугин, сняв шинель, сидя около
окна, на мягком покойном кресле, и расстегивая воротник чистой крахмаленной голландской
рубашки, – как же он женился?

– Умора, братец! Je vous dis, il y avait un temps o? on ne parlait que de ?a ? P[?tersbour]g,4 –
сказал смеясь Гальцин, вскакивая от фортепьян, у которых он сидел, и садясь на окно подле
Калугина: – просто умора. Уж я всё это знаю подробно. И он весело, умно и бойко стал
рассказывать какую-то любовную историю, которую мы пропустим потому, что она для нас
неинтересна.

Page 19/326