Page 5 - Севастопольские рассказы

– Это

он с новой батареи нынче палит, – прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. – Ну,
навались, Мишка, баркас перегоним. – И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой
зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули,
и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого
рода лодок к Графской пристани.

На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин.
Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат

сбитень горячий , и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и
чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются
какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки,
зеленые орудия и ящики, пехотные к?зла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины,
дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедет казак и офицер
верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в
амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку.
Налево красивый дом с римскими цыфрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и
окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое
впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской
жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным
беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но
вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое.
Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую
тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой
разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое
бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия – так же спокойно и самоуверенно, и
равнодушно, как бы всё это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение
читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит
мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с
носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая,
боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает через улицу.

Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в
Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости,
растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости; – ничего этого нет: вы
видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы
упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о
геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и
вида, и звуков с Северной стороны. Но прежде, чем сомневаться, сходите на бастионы,
посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо
напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским Собранием и у крыльца которого
стоят солдаты с носилками, – вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные
и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.

Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах 40 или 50
ампутационных и самых тяжело-раненых больных, одних на койках, большей частью на полу,
вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, – это дурное
чувство, – идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли

смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят
видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать
слова любви и участия. Вы проходите по середине постелей и ищете лицо менее строгое и
страдающее, к которому вы решитесь подойти, чтобы побеседовать.

Page 5/326