Page 32 - Аленушкины сказки

он и подплывает. Ученая птица. И ведь совсем привыкла… да! Уж в заморозки грех вышел.
На перелете стадо лебедей спустилось на Светлое озеро. Ну, отдыхают, кормятся, плавают,
а я любуюсь. Пусть Божья птица с силой соберется: не близкое место лететь… Ну, а тут и
вышел грех. Мой-то Приемыш сначала сторонился от других лебедей: подплывет к ним – и
назад. Те гогочут по-своему, зовут его, а он домой… Дескать, у меня свой дом есть. Так дня
три это у них было. Всё, значит, переговариваются по-своему, по-птичьему. Ну, а потом, вижу,
мой Приемыш затосковал… Вот все равно как человек тоскует. Выйдет это на берег, встанет
на одну ногу и начнет кричать. Да ведь как жалобно кричит… На меня тоску нагонит, а
Соболько, дурак, волком воет. Известно, вольная птица, кровь-то сказалась…

Старик замолчал и тяжело вздохнул.

– Ну, и что же, дедушка?

– Ах, и не спрашивай… Запер я его в избушку на целый день, так он и тут донял. Станет на
одну ногу у самой двери и стоит, пока не сгонишь его с места. Только вот не скажет
человечьим языком: «Пусти, дедушка, к товарищам. Они-то в теплую сторону полетят, а что я
с вами тут буду зимой делать?» Ах ты, думаю, задача! Пустить – улетит за стадом и
пропадет…

– Почему пропадет?

– А как же?.. Те-то на вольной воле выросли. Их, молодые которые, отец с матерью летать
выучили. Ведь ты думаешь, как у них? Подрастут лебедята – отец с матерью выведут их
сперва на воду, а потом начнут учить летать. Исподволь учат: всё дальше да дальше. Своими
глазами я видел, как молодых обучают к перелету. Сначала особняком учат, потом
небольшими стаями, а потом уже сгрудятся в одно большое стадо. Похоже на то, как солдат
муштруют… Ну, а мой-то Приемыш один вырос и, почитай, никуда не летал. Поплавает по
озеру – только и всего ремесла. Где же ему перелететь? Выбьется из сил, отстанет от стада
и пропадет… Непривычен к дальнему лёту.

Старик опять замолчал.

– А пришлось выпустить, – с грустью заговорил он. – Все равно, думаю, ежели удержу его на
зиму, затоскует и схиреет. Уж птица такая особенная. Ну, и выпустил. Пристал мой Приемыш
к стаду, поплавал с ним день, а к вечеру опять домой. Так два дня приплывал. Тоже, хоть и
птица, а тяжело с своим домом расставаться. Это он прощаться плавал, барин… В
последний-то раз отплыл от берега этак сажен на двадцать, остановился и как, братец ты
мой, крикнет по-своему. Дескать: «Спасибо за хлеб, за соль!..» Только я его и видел.
Остались мы опять с Собольком одни. Первое-то время сильно мы оба тосковали. Спрошу
его: «Соболько, а где наш Приемыш?» А Соболько сейчас выть… Значит, жалеет. И сейчас
на берег, и сейчас искать друга милого… Мне по ночам все грезилось, что Приемыш-то тут
вот полощется у берега и крылышками хлопает. Выйду – никого нет… Вот какое дело вышло,
барин.

Серая Шейка

I

Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу.
Все начали готовиться в далекий путь, и все имели такой серьезный, озабоченный вид. Да,
нелегко перелететь пространство в несколько тысяч верст… Сколько бедных птиц дорогой
выбьются из сил, сколько погибнут от разных случайностей, – вообще было о чем серьезно
подумать.

Page 32/103