Page 28 - Аленушкины сказки

здесь было не самое озеро, а широкий проток между двумя озерами, и сайма приткнулась в
излучине на низком берегу, где в заливчике ютились рыбачьи лодки. Проток между озерами
образовался благодаря большому лесистому острову, разлегшемуся зеленой шапкой
напротив саймы.

Мое появление на мысу вызвало сторожевой оклик собаки Тараса, – на незнакомых людей
она всегда лаяла особенным образом, отрывисто и резко, точно сердито спрашивала: «Кто
идет?» Я люблю таких простых собачонок за их необыкновенный ум и верную службу…

Рыбачья избушка издали казалась повернутой вверх дном большой лодкой, – это горбилась
старая деревянная крыша, проросшая веселой зеленой травой. Кругом избушки поднималась
густая поросль из иван-чая, шалфея и «медвежьих дудок», так что у подходившего к избушке
человека виднелась одна голова. Такая густая трава росла только по берегам озера, потому
что здесь достаточно было влаги и почва была жирная.

Когда я подходил уже совсем к избушке, из травы кубарем вылетела на меня пестрая
собачонка и залилась отчаянным лаем.

– Соболько, перестань… Не узнал?

Соболько остановился в раздумье, но, видимо, еще не верил в старое знакомство. Он
осторожно подошел, обнюхал мои охотничьи сапоги и только после этой церемонии виновато
завилял хвостом. Дескать, виноват, ошибся, – а все-таки я должен стеречь избушку.

Избушка оказалась пустой. Хозяина не было, то есть он, вероятно, отправился на озеро
осматривать какую-нибудь рыболовную снасть. Кругом избушки все говорило о присутствии
живого человека: слабо курившийся огонек, охапка только что нарубленных дров,
сушившаяся на кольях сеть, топор, воткнутый в обрубок дерева. В приотворенную дверь
саймы виднелось все хозяйство Тараса: ружье на стене, несколько горшков на припечке,
сундучок под лавкой, развешанные снасти. Избушка была довольно просторная, потому что
зимой во время рыбного лова в ней помещалась целая артель рабочих. Летом старик жил
один. Несмотря ни на какую погоду, он каждый день жарко натапливал русскую печь и спал на
полатях. Эта любовь к теплу объяснялась почтенным возрастом Тараса: ему было около
девяноста лет. Я говорю «около», потому что сам Тарас забыл, когда он родился. «Еще до
француза», как объяснял он, то есть до нашествия французов в Россию в 1812 году.

Сняв намокшую куртку и развесив охотничьи доспехи по стенке, я принялся разводить огонь.
Соболько вертелся около меня, предчувствуя какую-нибудь поживу. Весело разгорелся
огонек, пустив кверху синюю струйку дыма. Дождь уже прошел. По небу неслись разорванные
облака, роняя редкие капли. Кое-где синели просветы неба. А потом показалось и солнце,
горячее июльское солнце, под лучами которого мокрая трава точно задымилась. Вода в озере
стояла тихо-тихо, как это бывает только после дождя. Пахло свежей травой, шалфеем,
смолистым ароматом недалеко стоявшего сосняка. Вообще хорошо, как только может быть
хорошо в таком глухом лесном уголке. Направо, где кончался проток, синела гладь Светлого
озера, а за зубчатой каймой поднимались горы. Чудный уголок! И недаром старый Тарас
прожил здесь целых сорок лет. Где-нибудь в городе он не прожил бы и половины, потому что
в городе не купишь ни за какие деньги такого чистого воздуха, а главное – этого спокойствия,
которое охватывало здесь. Хорошо на сайме!.. Весело горит яркий огонек; начинает
припекать горячее солнце, глазам больно смотреть на сверкающую даль чудного озера. Так
сидел бы здесь и, кажется, не расстался бы с чудным лесным привольем. Мысль о городе
мелькает в голове, как дурной сон.

В ожидании старика я прикрепил на длинной палке медный походный чайник с водой и
повесил его над огнем. Вода уже начинала кипеть, а старика все не было.

– Куда бы ему деться? – раздумывал я вслух. – Снасти осматривают утром, а теперь

Page 28/103