Page 21 - В дурном обществе

Это было бледное, крошечное создание, напоминавшее цветок, выросший без лучей солнца.
Несмотря на свои четыре года, она ходила еще плохо, неуверенно ступая кривыми ножками и
шатаясь, как былинка; руки ее были тонки и прозрачны; головка покачивалась на тонкой шее,
как головка полевого колокольчика; глаза смотрели порой так не по-детски грустно, и улыбка
так напоминала мне мою мать в последние дни, когда она, бывало, сидела против открытого
окна и ветер шевелил ее белокурые волосы, что мне становилось самому грустно, и слезы
подступали к глазам.

Я невольно сравнивал ее с моей сестрой; они были в одном возрасте, но моя Соня была
кругла, как пышка, и упруга, как мячик. Она так резво бегала, когда, бывало, разыграется, так
звонко смеялась, на ней всегда были такие красивые платья, и в темные косы ей каждый
день горничная вплетала алую ленту.

А моя маленькая приятельница почти никогда не бегала и смеялась очень редко; когда же
смеялась, то смех ее звучал, как самый маленький серебряный колокольчик, которого на
десять шагов уже не слышно. Платье ее было грязно и старо, в косе не было лент, но волосы
у нее были гораздо больше и роскошнее, чем у Сони, и Валек, к моему удивлению, очень
искусно умел заплетать их, что и исполнял каждое утро.

Я был большой сорванец. «У этого малого, — говорили обо мне старшие, — руки и ноги
налиты ртутью», чему я и сам верил, хотя не представлял себе ясно, кто и каким образом
произвел надо мной эту операцию. В первые же дни я внес свое оживление и в общество
моих новых знакомых. Едва ли эхо старой «каплицы»[10] повторяло когда-нибудь такие
громкие крики, как в это время, когда я старался расшевелить и завлечь в свои игры Валека и
Марусю. Однако это удавалось плохо. Валек серьезно смотрел на меня и на девочку, и раз,
когда я заставил ее бегать со мной взапуски, он сказал:

— Нет, она сейчас заплачет.

Действительно, когда я растормошил ее и заставил бежать, Маруся, заслышав мои шаги за
собой, вдруг повернулась ко мне, подняв ручонки над головой, точно для защиты, посмотрела
на меня беспомощным взглядом захлопнутой пташки и громко заплакала. Я совсем
растерялся.

— Вот, видишь, — сказал Валек, — она не любит играть.

Он усадил ее на траву, нарвал цветов и кинул ей; она перестала плакать и тихо перебирала
растения, что-то говорила, обращаясь к золотистым лютикам, и подносила к губам синие
колокольчики. Я тоже присмирел и лег рядом с Валеком около девочки.

— Отчего она такая? — спросил я, наконец, указывая глазами на Марусю.

— Невеселая? — переспросил Валек и затем сказал тоном совершенно убежденного
человека: — А это, видишь ли, от серого камня.

— Да-а, — повторила девочка, точно слабое эхо, — это от серого камня.

— От какого серого камня? — переспросил я, не понимая.

— Серый камень высосал из нее жизнь, — пояснил Валек, попрежнему смотря на небо. —
Так говорит Тыбурций… Тыбурций хорошо знает.

— Да-а, — опять повторила тихим эхо девочка, — Тыбурций всё знает.

Я ничего не понимал в этих загадочных словах, которые Валек повторял за Тыбурцием,
однако аргумент, что Тыбурций всё знает, произвел и на меня свое действие. Я приподнялся
на локте и взглянул на Марусю. Она сидела в том же положении, в каком усадил ее Валек, и

Page 21/41