Page 37 - В дурном обществе

мою опущенную голову. — Вы ничего не добьетесь от него угрозами, а между тем я охотно
расскажу вам всё, что вы желаете знать… Выйдем, пан судья, в другую комнату.

Отец, всё время смотревший на Тыбурция удивленными глазами, повиновался. Оба они
вышли, а я остался на месте, подавленный ощущениями, переполнившими мое сердце. В эту
минуту я ни в чем не отдавал себе отчета, и если теперь я помню все детали этой сцены,
если я помню даже, как за окном возились воробьи, а с речки доносился мерный плеск весел,
— то это просто механическое действие памяти. Ничего этого тогда для меня не
существовало; был только маленький мальчик, в сердце которого встряхнули два
разнообразные чувства: гнев и любовь, — так сильно, что это сердце замутилось, как мутятся
от толчка в стакане две отстоявшиеся разнородные жидкости. Был такой мальчик, и этот
мальчик был я, и мне самому себя было как будто жалко. Да еще были два голоса, смутным,
хотя и оживленным говором звучавшие за дверью…

Я всё еще стоял на том же месте, как дверь кабинета отворилась, и оба собеседника вошли.
Я опять почувствовал на своей голове чью-то руку и вздрогнул. То была рука отца, нежно
гладившая мои волосы.

Тыбурций взял меня на руки и посадил в присутствии отца к себе на колени.

— Приходи к нам, — сказал он, — отец тебя отпустит попрощаться с моей девочкой. Она…
она умерла.

Голос Тыбурция дрогнул, он странно заморгал глазами, но тотчас же встал, поставил меня на
пол, выпрямился и быстро ушел из комнаты.

Я вопросительно поднял глаза на отца. Теперь передо мной стоял другой человек, но в этом
именно человеке я нашел что-то родное, чего тщетно искал в нем прежде. Он смотрел на
меня обычным своим задумчивым взглядом, но теперь в этом взгляде виднелся оттенок
удивления и как будто вопрос. Казалось, буря, которая только что пронеслась над нами
обоими, рассеяла тяжелый туман, нависший над душой отца, застилавший его добрый и
любящий взгляд… И отец только теперь стал узнавать во мне знакомые черты своего
родного сына.

Я доверчиво взял его руку и сказал:

— Я ведь не украл… Соня сама дала мне на время…

— Д-да, — ответил он задумчиво, — я знаю… Я виноват перед тобою, мальчик, и ты
постараешься когда-нибудь забыть это, не правда ли?

Я с живостью схватил его руку и стал ее целовать. Я знал, что теперь никогда уже он не будет
смотреть на меня теми страшными глазами, какими смотрел за несколько минут перед тем, и
долго сдерживаемая любовь хлынула целым потоком в мое сердце.

Теперь я его уже не боялся.

— Ты отпустишь меня теперь на гору? — спросил я, вспомнив вдруг приглашение Тыбурция.

— Д-да… Ступай, ступай, мальчик, попрощайся… — ласково проговорил он всё еще с тем же
оттенком недоумения в голосе. — Да, впрочем, постой… пожалуйста, мальчик, погоди
немного.

Он ушел в свою спальню и, через минуту выйдя оттуда, сунул мне в руку несколько бумажек.

— Передай это… Тыбурцию… Скажи, что я покорнейше прошу его, понимаешь?.. покорнейше
прошу — взять эти деньги… от тебя… Ты понял?.. Да еще скажи, — добавил отец, как будто

Page 37/41